Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Крушение. Книга вторая.
Становлюсь обывателем — беженцем, думающим о еде и о том, как прожить каждый вновь наступающий день. Оказывается, это проще, чем давать объяснения историческим процессам. Чувствую, погибаю — и нравственно и физически. Устаю, простужаюсь. Еще три-четыре таких месяца, и мне уже не поможет Париж...
Поистине, не зная, где упадешь, торопись подстелить соломку. Неделю назад пришло мне в голову, что не все я сделал, действую кустарно, а голос мой — «глас вопиющего в пустыне». Надо будить общественное мнение, открывать людям глаза, призывать под свои знамена... Вере в силу печатного слова меня учили с детства. Одним словом, написал я гневную статью о продаже народного добра, в которой называл подлинные лица и подлинные деяния этих лиц. А затем, переписав набело, понес в редакцию русской, судя по заявлениям — весьма либеральной газетенки, обосновавшейся здесь как дома. И принят был, надо сказать, подобающим образом. Обласкан. И заверен, что статья будет опубликована чуть ли не в следующем номере. Дни, однако, бежали, а статья не появлялась. Придя за справкой, я встретил на месте редактора уже другого человека — прямого и резкого, с офицерской выправкой, который сказал, что печатание моих побасенок требует согласования с рядом лиц, чье мнение газета здесь выражает, и просит наведаться как-нибудь днями... Вечером, вернувшись «домой», застал на самом видном месте возвращенную мне статью с запиской, где говорилось прямо: газета статью напечатать не имеет возможности ввиду вздорности обвинений в адрес лиц, широко известных в обществе, чье положение и заслуга — лучшая гарантия от моих упреков и беспочвенных подозрений... etc, etc... Но это еще не все! События, развернувшиеся тем же вечером, напоминают повествование Элена Сю. Ко мне подошли двое. В масках! И, взяв за руки, оттащили в дальний угол двора и пригрозили убийством, если я не оставлю свои писания... навсегда! Все это очень грустно.
Людей, подобных этим, в масках, здесь множество, сомневаться не приходится. Как и в том, что отправить на тот свет такого старика, как я, дело не сложное. Думайте, профессор, думайте! Снова жизнь задает вам непростую задачку!..
Внезапно разыскал меня Здравко Ристич. Появление старого корсара растрогало меня: проделал долгое, трудное и не дешевое путешествие из Каттаро лишь для того, чтобы повидаться, привезти оставленные мною вещи (признался, что говорил с Леонидом, и тот сказал, что я не вернусь) и некоторую сумму денег. которую он готов ссудить мне (поклялся, что деньги, принадлежат ему, а не Леониду). Да, все же именно добрые и высокопорядочные люди — двигатели прогресса, двигатели истории! Они — опора мира. Вопрос о переезде в Париж таким образом приобретает практические очертания. В Париж, в Париж! Там чище воздух. Там цвет эмиграции нашей. Там легче будет бороться против «Торгового дома Врангеля и К°»! Итак, вперед!»
Глава восемнадцатая. МОСКВА. КУЗНЕЦКИЙ МОСТ. НАРОДНЫЙ КОМИССАРИАТ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ
1
После переезда в Москву Наркоминдел помещался на Спиридоновке, в доме известного купца Гавриила Тарасова, на углу Патриаршего переулка, в окружении особняков, принадлежавших Рябушинскому и Морозову. Потом наркомат занял часть отеля «Метрополь», а в декабре — был переведен в дом страхового общества «Россия», в стиле модерн, на Кузнецком мосту, неподалеку от Лубянской площади. Огромный и светлый, развернутый в полкруга, дом вызывал ассоциации с фантастическим кораблем. Квартиру в «Метрополе», на четвертом этаже слева, в углу здания, Чичерин оставил за собой. Привык. Хотя квартирой это помещение было назвать трудно: два гостиничных номера — кабинет и комната, где стоял рояль. Большое окно кабинета выходило на Китайгородскую стену. Из окна дуло. Жить и работать здесь было трудно. Впрочем, нарком не обращал внимания и на худшие условия. Он поражал всех аскетическим образом жизни, неутомимой, фантастической работоспособностью и полным пренебрежением к своему здоровью, с трудом выдерживающему нечеловеческие перегрузки. Ленин, необыкновенно высоко ценивший Чичерина, не раз обращался и в ЦК, и к самому Георгию Васильевичу с просьбой обратить внимание на свое здоровье. Нарком вмешивался и контролировал решительно все, что происходило в его «епархии». Он работал ночами до рассвета. Такова была выработанная годами привычка, от которой никто не мог заставить его отказаться. Оправдывая свой стиль, он доказывал: «Вопрос стоит не о ночной работе, а о продолжительности моей работы, доходящей до двадцати часов в сутки... Перенесение моего кратковременного отдыха на более ранние часы не уничтожит ночную работу, но, наоборот, продлит ее и еще больше сократит мой отдых ввиду абсолютной невозможности днем отгородить себя от посетителей». Таков был нарком — представитель древнейшего и знатнейшего рода государства Российского, безоговорочно принявший революцию. Чичерин обладал энциклопедическими знаниями, феноменальной памятью. Он знал десяток языков и не уставал изучать новые и новые. Прекрасный оратор, красноречивый полемист, блистательный знаток истории международных отношений, Георгий Васильевич стал прекрасным дипломатом, занявшим по праву место народного комиссара иностранных дел Советской Республики...
Проснувшись незадолго до полудня, поеживаясь от холода (в «Метрополе» топили плохо, соблюдая режим экономии) и наскоро попив чаю (при НКИДе была столовая, но нарком там лишь обедал), Георгий Васильевич пешком отправлялся на Кузнецкий мост. Путь его был выверен в шагах и минутах. Чичерин выходил из гостиницы и направлялся к Малому театру и по Петровке до Кузнецкого. Затем, повернув направо, поднимался к Лубянке. Дорога занимала двенадцать-пятнадцать минут. Георгий Васильевич чувствовал непроходящую усталость. Сказывались годы, плохое питание, возрастающее обилие безотлагательных дел, недостаточное число сотрудников наркомата. От рекомендованных в НКИД Чичерин требовал и высокой культуры, и разносторонних знаний, и умения трезво и быстро разобраться в обстановке. По предложению Ленина на дипломатическую работу были направлены Красин и Боровский, Менжинский и Литвинов, Карахан и Берзин, Иоффе и Мануильский: подбирались и рядовые сотрудники наркомата — обсуждались их деловые и личные качества, взвешивалась возможность отозвания их с фронтов или с прежних должностей; создавалась Коллегия — деловой, рабочий орган комиссариата, ставшая коллективным мозгом Наркомата иностранных дел. Оформлялась структура центрального аппарата, возникали отделы, занимающиеся странами по географическому принципу; секретариат и экономически-правовой отдел информации и печати; создавались курсы по подготовке работников наркомата. Много внимания уделял Чичерин организации заграничных представительств, которые, как правило, не имели еще дипломатического статуса и действовали в трудных, а порой — в открыто враждебных условиях. Всеми силами боролись они за восстановление отношений, признания хоть минимума полагающихся дипломатических гарантий и привилегий. Чичерин вел переписку с полпредами, боролся за экстерриториальность представительств, требовал соблюдения статуса, своевременной выдачи виз, вникал во все мелочи работы за границей. Впрочем, он ничто не считал для себя мелочью.
Выйдя к подъезду «Метрополя», Чичерин зябко поежился, плотнее завернул шею старым шарфом, боясь простуды, которой был очень подвержен. Дул северный, пронизывающий ветер, закручивая маленькими смерчиками сор, окурки и обрывки бумаги на тротуаре. В этот час в центре Москвы казалось довольно многолюдно. И люди одеты получше, чем год назад, отметил про себя Георгий Васильевич. Все же сказался год без войны. Нарком шел своим обычным маршрутом. По виду — весьма обыкновенный интеллигентный человек, среднего роста, в довольно поношенном пальто, со светлой бородкой и усами, карими глазами, глядящими понимающе и пронзительно. Род Чичериных — выходцев из Италии — вел свое начало с пятнадцатого века, когда один из Чичериных, Афанасий, приехал в Россию с посольством греческой царевны Софьи Палеолог. Были в роду и боевые генералы, и дипломаты, и известные губернаторы. И сама династия Романовых воцарилась на престоле не без участия Чичериных: подпись думного дьяка Ивана Чичерина вместе с другими стояла под грамотой об избрании на престол Михаила Романова. Такие повороты совершает история: потомок «государевых людей», опоры трона — стал революционером, большевиком. Мало кто из москвичей, встречавших на улице Георгия Васильевича и даже знавших, что он нарком иностранных дел, мог предположить, что этот большевик, прошедший школу революционной борьбы. — знаток музыки, крупный лингвист. И если знанием французского языка он был обязан горячо любимым писателям, то английский Чичерин постигал не только на улицах Лондона, не только по произведениям литературы, но и на бурных митингах и в мало приспособленных для учебы казематах Брикстонской тюрьмы, куда власти постарались упрятать «русского бунтаря»...
