Аркадий Крупняков - Москва-матушка

Про Исайку-князя узнай получше. Проведал я, что его кня­жество захудалое и богатство не велико, и не статно вроде бы великому князю с ним родниться, но своя рука в той земле больно нам надобна, и опять же говорят, будто княжна красавица пи­саная. Потом рассудил я—девка византийская, императорских кровей. Ты, боярин, молод, в этих делах толк знаешь — посмотри хорошенько. Подарки князю выдам особые. После сего приступай к самому тяжкому: иди во дворец хана Менгли-Гирея и становись послом явно и смело. Был у меня недавно человек от хана, Гази- баба прозванием, и говорил, что Менгли с ордынским ханом Ахма­том не дружно живут. Будто бы Менгли властью над ним Ахмата тяготится и не прочь с нами дружбу заключить. Вот об этом и по­говори.

Добейся шертной грамоты на дружбу, а какова она должна в точности быть, дьяк тебе расскажет. Ежели хан грамоты давать не будет, тайно посети его царицу Нурсалтан, вручи ей письмо, кое дьяк тебе передаст. Она поможет. Дары царице я передам осо­бые, хану будут отдельно. Понял все?

—      Все как есть понял, государь...

В тот день, когда Никита Беклемишев выехал в Крым, в Москве стало еще холоднее. Санный возок боярина утеплили кош­мой, обили темной кожей.

Сиваши переехали только спустя три месяца после выезда. Возок пришлось поставить на колеса. Посол ехал негласно вместе с торговым караваном, под видом русского купца. Посольский поезд был велик — тридцать две упряжки. Впереди ехала колымага с рух­лядью да с серебром в холщовых мешках, а за ней шел возок боярина. На колымаге пять охранников осброенных. Зг возком Беклемишева — посольство из дородных, бывалых людей. Среди них толмач, Шомелька Токатлы. Расторопный Шомелька уже много лет служил при русском дворе толмачом: языки татарский, ар­мянский и латинский бойко переводил на русский, был деловит и, главное, умел хорошо понимать людей.

Едут Никита с толмачом в одном возке. Боярин дремлет, а Шомелька глядит на пыльную весеннюю дорогу. Едут не спеша — караван велик, разогнаться быстро нельзя.

Не доходя сорока верст до Кафы, караван стал на ночевку. Никита Беклемишев воеводу Ивана Руна, который охранял кара­ван, послал в Сурож к Чурилову с письмом, в коем приглашал его от имени великого князя в Кафу.

После ночевки торговый караван двигался не останавливаясь. Около полудня, уплатив дорожную пошлину, прошли мимо Сол- хата. По пути в селении поили лошадей. Никто из утомленных путников не заметил, как от каравана отделился посольский тол­мач и скрылся в степной лощине.

А в возок к Беклемишеву пересел дароносец Тугейка с коро­бом. Боярин почти не знал этого человека и был несколько удив­лен, когда великий государь послал с дарами какого-то безвестного татарина.

—      Ты казанский татарин, аль крымский? — спросил Беклеми­шев после некоторого молчания.

—      Ни то, ни другое, боярин. Я черемисин, а зовут меня Туга.

—      Как в Москву попал не скажешь ли?

—      Ты, верно, знаешь, боярин, что моя земля под властью ка­занского хана лежит, все черемисские люди ему подвластны. А я с детства стрелы без промаха пускал, я десяти лет уже медведя убил, а лису и зайца бил чуть ли не с пеленок.

—      Ну уж врешь ты отменно,— боярин расхохотался.

—      Не вру. У нашего народа обычай такой есть — каждое утро ребятишки ходят в рощу — стрелу в осину пускать. На сорок ша- юв. Который в осину не попадет — есть не дают целые сутки.

А если на другое утро не попадает? Так заморить недолго.

—      Попадет. Как не попасть. Он ведь после этого целый день из рощи не уходит. Все стрелять учится. И я учился.

—      Ну, а далее что?

—      Вот и я говорю — мне было двенадцать, а обо мне слава шла как о лучшем охотнике. И дошла она до казанского хана Ибрагима. Повелел меня в Казань взять, чтобы я его молодых джигитов стрельбе и охоте учил.

—      Вот как...

—      Потом царицу из Казани вытурили, и взяла она меня в Москву.

—      Ну, а дальше?

—      Теперь Нурсалтан в Крыму царица. Ты, я чаю, знаешь об

этом.

—      Знаю. И о том, что дети ее, Магмет-Аминька и Латифка в Москве воспитываются, тоже знаю.

—      Да, добросердечие государя велико...

—      Великий князь — умный мужик. Он не столько добрый серд­цем, сколько далеко вперед глядит. Помяни мое слово — эти два парня ему сильно пригодятся.

—      Когда? — спросил боярин усмехнувшись.

—      Когда на Казань рать поведет.

—      Вот ты какой! Недаром Нурсалтан тебя заметила.

—      Когда она посылала своих сынов в Москву, мне с ним ве­лела ехать и никуда от них не отлучаться. Так и сказала: «Я те­перь, Тугейка, никому не верю, только тебе верю».

—      Хвастаешь ты, Тугейка...

—      Зачем мне хвастать. Не зря меня великий князь к Нур­салтан послал. Кто ей лучше меня про ее детей расскажет? Прости меня, боярин, но сколько ей про дела московские ни рас­сказывай, она полностью тебе не поверит. А я расскажу — поверит. И не хвастаю я...

—      Может быть, и не хвастаешь...

* * *

Вершник на утро уже был в Салах и, конечно, не миновал корчму Геворка. Здесь он неожиданно встретил повара, говоря­щего по-русски, и в беседе выболтал, что ехал с послом из Москвы, а теперь письмо везет в Сурож, Никите Чурилову. Ионаша (это был, конечно, он) во что бы то ни стало решил узнать, что пишет русский посол сурожскому купцу. Он позвал Тору, но сколько та ни угощала посланника, сколько ни обжигала его взглядами своих черных глаз, он устоял, вино не принял, от отдыха в светлице от­казался, только попросил накормить коня. Тора, удрученная не­удачей, пошла было дать корм лошади путника, но Ионаша оста­новил ее:

— Я сам.

Через час вершник уже ускакал в сторону Сурожа. Спустя малое время, за ним не спеша выехал Ионаша. Он знал, что на середине пути лошадь путника издохнет, и тот останется пешим. Он, конечно, пойдет дальше и обязательно утомится и проголода­ется. Вот тогда-то его догонит Ионаша и предложит ему лепешек и вина из своей флаги. Посланник уснет и нетрудно будет узнать, что написано в письме русского посла.

На двенадцатой версте от корчмы Ионаша увидел павшую ло­шадь. Яд, данный с кормом, сделал свое дело.

Но сколько ни ехал дальше Ионаша, посланника догнать не мог. Он доскакал до самого Сурожа — нужный ему человек как в воду канул.

На обратном пути Ионаша всю дорогу размышлял о том, куда мог деваться посланник, но так ничего и не придумал.

ВЕСТНИК РОДНОЙ ЗЕМЛИ

Дед Славко заболел. Не то чтобы слег совсем, а так все как- то недомогалось. Болела поясница, ныли натруженные ноги, а ве­чером одолевал жар. За дедом неотступно присматривал Андрейка. Парнишка сейчас совсем изменился, повеселел и вроде бы даже вырос. Все свое время делил между отцом и старым Славко. А с тех пор как старик занемог, мальчонка не отходил от него. Ста­рого гусляра приказал беречь и атаман. Он велел Полихе кормить деда^отдельно. Варить для него самое лучшее.

На заре, когда на травах лежит студеная роса, Андрейка бегал по указке деда на лесные поляны, искал целебные травы. За вре­мя хождения по дорогам дед Славко не раз травами лечил себя и мальчонку.

В поисках желтого горицвета Андрейка выскочил на дорогу и вдруг в нескольких шагах от себя увидел человека. Он сидел спи­ной к мальчику, уткнув лицо в ладони,—не то думал о чем-то, не то плакал. Рядом, поперек дороги, лежал мертвый конь.

Андрей метнулся в кусты, побежал к Черному камню. Разыскал отца, рассказал ему о беде, которая постигла человека.

—      Он, тять, по обличью наш, русский, можа, про отчину уз­наем что-нибудь, можа, помогнуть ему надо. Как он теперя без коня-то?

—      Молодец, Андрейка,— похвалил его отец и пошел искать

атамана.

А через некоторое время на дороге появились два всадника.

Кони шли рысью. Сокол и Ивашка молча вглядывались вперед. Скоро они миновали подохшего коня, а спустя полчаса догнали нужного им человека. Бородач, увидев вооруженных людей, вы­дернул саблю из ножен и отскочил в сторону.

Сокол осадил коня и тихо сказал:

—     Будь здоров, добрый человек.

—     И тебе доброго здоровья,— ответил бородач, все еще не убирая оружия.

—     Саблю оставь. Мы не лиходеи,— посоветовал Ивашка. — Не чаял, верно, встретить здесь русских людей?

—     Почему же,— уже спокойно произнес бородач, вкладывая саблю в ножны.— Чай, к морю иду, к Русскому.

— Ишь ты,—рассмеялся Василько.— Русское море велико. К кому идешь-то?

—     Про то мне одному ведомо,— сурово ответил бородач и сно­ва положил ладонь на рукоятку сабли.

—     Ну, ладно,— крикнул Ивашка,— не хочешь сказать — не говори. Мы тебе помочь хотим.