Аркадий Крупняков - Москва-матушка

—      Найди мне, Коррадо, хорошую служанку. Геба стара и не успевает как следует вести дом. За ценой я не постою...

Коррадо, недолго думая, ответил:

—      Знаешь, Христо, такая девушка у меня есть на примете. Рядом с моим домом живет Довлетек-ага. Богатый и жадный та­тарин. Не так давно он приобрел на рынке особенную девушку.

—      А ее могут продать?

—      Дашь хорошую цену, и Довлетек не устоит.

Утром Коррадо еще до пробуждения консула и Якобо зашел к татарину-соседу и заговорил о том, что ему нужна служанка и не продаст ли Довлетек ему девушку-рабыню Эминэ.

— О, мой высокопочтимый сосед. Эминэ я не продам. Сам за нее заплатил сто серебряных монет.

—      А если я дам тебе за девушку столько же, но золотых?

—      Тогда я подумаю.

—      Сделаем так, дорогой сосед,— предложил Коррадо,— ты отпустишь рабыню на один день ко мне, и если она понравится мне как служанка, я вечером принесу тебе сто золотых.

—      Хорошо,— подумав, ответил татарин.

Так Эминэ очутилась в этот день в доме Коррадо. Хозяин при­казал, чтобы она служила сегодня молодому гостю и постаралась ему понравиться.

Эминэ вошла в комнату, где спал Якобо, почистила его одежду, пропыленную в пути, принесла большие глиняные блюда с водой для умывания и только после этого решилась поглядеть на гостя. Взглянув в лицо Якобо, девушка нахмурила свой лобик, стараясь припомнить, где она видела этого юношу. Что-то знакомое было во всем облике спящего. Эминэ подошла к окну и задумалась, ста­раясь поймать обрывок воспоминаний, который относился бы к встрече с юношей.

А Якобо в это время проснулся. Он повернул голову и замер. У окна стояла девушка. Одета она была в легкую прозрачную, с узкими рукавами кофточку, вместо юбки голубые татарские шаль- вары, подвязанные у щиколоток. Якобо захотел увидеть ее лицо, и он тихо сказал:

—      Селям, джаным!'

Девушка вздрогнула, легко и быстро подошла к кровати и, опустившись на колени, склонила голову. Якобо понял, что это служанка.

Ему хотелось сказать ей что-то еще, ласковое, нежное, но таких слов на чужом языке он не знал и поэтому пригласил ее сесть на край ложа. Девушка робко присела, и тогда Якобо увидел ее смуг­лое и удивительно привлекательное лицо. Волосы были черные, необычные для татарок: они вились то мелкими колечками, то крупными завитками.

Девушка смотрела на юношу, и ее глаза очень показались Якобо необычными. Когда она глядела прямо, они были крупны­ми, такими, какие часто встретишь у генуэзок. Но вдруг девушка прищурилась, глаза сделались узкими; в этот момент служанка походила на татарку. Нос у нее был безукоризненно прямой, губы чуть-чуть приоткрыты, подбородок с ямочкой.

—      Как тебя зовут? — спросил Якобо, еще покопавшись мыс­ленно в скудном запасе известных ему татарских слов.

—      Эминэ,—тихо ответила девушка и неожиданно спросила на' итальянском языке: — А тебя как зовут?

—      Меня зовут Якобо. Ты прости меня, я принял тебя за слу­жанку, а ты,верно, дочь господина Коррадо?

—      Пусть мой господин простит меня, что осмелилась загово­рить с ним. Мой господин правильно подумал—мне приказано служить ему сегодня.

—      Окуда ты знаешь мой родной язык?

' Здравствуй, душа моя! (тат.).

—      Меня научила мать.

—      Значит, твоя мать была генуэзка?

—      Да.

—      Расскажи, Эминэ, все о себе. Я хочу знать,— сказал Якобо.

—      Дело господина повелевать, мое — быть покорной.

И Эминэ начала рассказ. Говорила на итальянском языке она плохо, часто пользуясь татарскими словами, но Якобо хорошо понимал всю ее речь. История жизни Эминэ коротка. Ее мать бы­ла пленницей у богатого татарина и умерла, когда девочке было всего три года. Кто был ее отцом, Эминэ не знает. Вскоре после этого хозяин не вернулся из набега. Все его рабыни перешли к брату, которого не очень трогала судьба сироты, и как только Эминэ исполнилось восемь лет, он продал ее в Кафу одному ге­нуэзцу. Там она жила четыре года, затем заболела. Больную, ее за бесценок продали в греческую семью. Грек долго лечил ее на­стойками разных трав, и она стала здорова. А сейчас она здесь, и ей приказано служить молодому господину.

—      Осмелюсь ли я спросить, мой господин? — закончила вопро­сом свой рассказ Эминэ.

—      Спрашивай, джаным! — воскликнул Якобо.

—      Где я могла видеть моего господина раньше?

—      Только в Суроже. Я больше нигде не был.

—      А я никогда не была в Суроже, но мне кажется, что я моего господина знаю давно-давно, с детства. У моего господина дома в Суроже есть служанка?

—      Есть. Ее зовут Геба. Она очень хорошая.

—      Как жаль. Я бы хотела быть служанкой моего господина.

—      Так поедем с нами. Я попрошу отца, и он может купить тебя у Коррадо.

Эминэ радостно засмеялась и сказала:

—      Я буду служить хорошо-хорошо.

Порле умывания Якобо и Эминэ пошли в сад и долго бродили по сырой траве, без умолку рассказывая друг другу обо всем, что может интересовать молодых людей в их пору.

Вечером Коррадо принес соседу-татарину сто золотых монет. Все случилось так, как он предполагал: Якобо попросил отца ку­пить служанку, Христофоро попросил Коррадо узнать, сколько она стоит. Коррадо признался, что он утром уже купил ее за триста золотых и если такая цена славному ди Негро не подходит, он ос­тавит девушку себе. Консул не торговался и уплатил требуемую цену. Так Эминэ стала собственностью Якобо ди Негро.

Улучив момент, Коррадо шепнул девушке:

—      Не прозевай счастье свое, глупая. Отец Якобо хочет, чтобы ты заставила юношу позабыть всех женщин на свете.

Эминэ в знак великой благодарности скрестила руки на груди.

Глава девятнадцатая

ШОМЕЛЬКА ТОКАТЛЫ ПИШЕТ ПЕРВОЕ ПИСЬМО

 айя, 29 дня. Писано в Крыму.

Думному дьяку Илье Курицыну от Шомельки поклон земной.

Как учил ты меня, дьяче, я сразу же все так и сделал. Господин мой, Никита Василии, как проезжали мы мимо Солхата, из возка меня вы­садили, а я дотемна просидел в степи, а к ночи вошел в столицу хана и пришел к двоюродному брату моему, о коем тебе ведомо. Он уже много лет при ханском дворце золотых дел мастером состоит. Кисет с деньгами — подарок твой ему я отдал немедля. На второй день брат привел ме­ня во дворец, сказал хану, что ему подмастерье надобен, и хан милостиво повелел взять меня к золотому мастеру в обучение, и вот я уж сорок дён как помогаю моему брату, бывая во дворце каждодневно. Много я видел тут и слышал сам, да еще более узнал о татарах от родича моего, который ханскую жизнь знает отменно. Если даст бог, я обо всем буду тебе, дьяче, отписы­вать, письмо слать через здешних караимов в Кафу к господину моему Никите Васильеву, а он эти листы с первой же оказией перешлет в Мос­кву тебе, как было замолвлено.

Какой народ эти ханы — тебе писать не следует, русские люди их хорошо знают: жестоки, коварны, жадны и грязны. Об одном только добавить следует — еще и хвастливы до неимоверности. О том судить по множеству примеров можно. Стольный град татар. Солдатом именуемый, по их хвастливым рассказам, произошел будто бы от такого случая: однажды через город проходил богатый караван купцов азиатских. А хан в то время строил мечеть. Он спросил купца, везущего на верблюдах сто больших бочонков: «Что ты везешь?» Тот ответил: «Сандаловое масло». «Сколько стоит бочка масла?» — спросил хан. Купец, принимая хана за обычного горожанина, ответил: «Тебе не покупать его, зачем знать цену. Оно настолько дорого, что тебя не хватит денег, чтобы уплатить за каплю, не только за бочку». Хан настойчиво и сурово спросил еще раз: «Сколько стоит бочка?». Купец назвал ему цену, и тогда хан отсчитал золотом за все сто бочек и коротко сказал рабочему, при­готовившему раствор глины для строительства: «Сал! Хат!» Что означает: «Снимай! Меси!» И тогда рабочие сняли все бочки с дра­гоценным маслом и замесили на нем глину для мечети.

Сие, дьяче, зело смехотворно, ежели узнаешь, как нынешний хан бранится с сереч-башой, человеком, ведающим освещением дворца, из-за. каждой лишней капли дешевого масла, израсходован­ной на свет в ночи.

Расскажу тебе, дьяче, еще вот что. Задумал недавно хан уди­вить людей и нанял венецианского мастера ему изделать железные ворота. Мастер мне сам рассказал, как ему четырежды приходи­лось переделывать рисунок сих дверей, с каждым разом хан умень­шал начертанное, и теперь вместо прекрасного широкого входа, какой был замыслен венецианцем, построили малые двери, како­вые устыдился бы поставить на свой двор не токмо наш князь, но и мало-мальский прилавочный купец.