Финнуала Кирни - Ты, я и другие
Возвращаюсь мыслями в минувшее Рождество и тот краткий миг, когда я подумал, как легко броситься с тротуара под грузовик.
— Это было подло. — Решительно киваю, словно это единственное возможное заключение.
Я никогда ни с кем не обсуждал смерть родителей, и мне становится жутко. Прошлое всегда хранилось в отдельном закрытом ящичке: вот файл с надписью «Мама», он закрыт и случайно не раскроется.
Закрываю глаза — и вижу ее. Оживает обонятельная память. Мамин аромат… Я нежно вдыхаю опьяняющий запах жасмина…
— От нее так хорошо пахло, от моей мамы…
— Каковы ваши самые ранние воспоминания о ней?
— Она поет… Это Рождество, потому что она поет рождественский псалом. Бен и я лежим в одной кроватке, а она стоит перед нами на полу, на коленях.
— Вы были счастливы?
— Да, очень. Мне тогда было около трех, а разве могут быть несчастливы трехлетние дети? Она часто пела. А потом перестала.
Я только сейчас это осознаю. Пытаюсь вспомнить.
Когда же, когда? Мне было три, шесть, восемь, пятнадцать?
Не помню.
Смотрю на Тома:
— Долго еще?
— На ваше усмотрение, Адам.
— Думаю, на сегодня достаточно. Я немного устал.
Он встает и провожает меня к двери.
— Тогда до завтра. Жду вас в десять.
Выхожу в холл. Здание напоминает охотничий домик. Хотя здесь нет чучел и прибитых к стене оленьих голов, деревянные панели и выцветшая драпировка навевают мысли о дворянской усадьбе в разгар охотничьего сезона.
Сейчас здесь обитают люди, жизнь и рассудок которых находятся на опасной грани. Люди, которые вынуждены бороться за свою целостность.
Выхожу на воздух. Руки, упрятанные глубоко в карманы, чтобы сохранить тепло, слегка дрожат. Наверное, от холода.
Надо прогуляться, а потом вернуться в комнату.
Через несколько минут на краю лужайки, там, где сад переходит в сосновую рощу, я вижу не то бортик, не то тропинку из больших неровных камней. Некоторое время шагаю поверху. Вокруг меня заледенелая земля. Три корня пробили снежный наст. Теперь, когда я здесь, моя память делает то же самое. Воспоминания рвутся наружу, проламывая хрупкую стену, что я возвел вокруг них.
Воспоминания, погребенные годами. То, что для меня словно и не существовало. То, от чего я оберегал всех, кого люблю.
Оглядываюсь на здание, где прорыву суждено произойти, слышу громкий звук гонга, созывающего на обед. Мельком думаю о доме, который когда-то у меня был. Бет скоро переезжает. Она сказала мне вчера — а это лишь третий день, как дом выставили на продажу, — что у нас уже есть запрос о цене, взаимные предложения брокеров и, наконец, окончательное предложение. Я посоветовал ей принять его и переехать вместе со всей ее жизнью. Конечно, на самом деле я не ожидал, что она согласится. В глубине души я все еще верил, что Бет возникнет в дверях лечебницы, пройдет мимо отделанного панелями кабинета Тома и заявит, что ее любовь ко мне бессмертна. Скажет, что, несмотря на все мои недостатки, а может, именно благодаря им любит меня так же сильно, как прежде.
Следую за призывом гонга и тешу себя надеждой: вот я сяду, съем обед да и пойду к себе в комнату.
С надеждой, что сумею одолеть искушение выйти из здания и сесть за руль автомобиля, поджидающего меня с противоположной стороны дома.
Глава 39
Навалилось столько дел, что при одной мысли об этом подташнивает. Прошу Джоша не дергать меня хотя бы пару недель и ищу, кого бы позвать на помощь.
Уже назначен день переезда, придут рабочие выносить мебель — ровно через неделю. А мне еще надо очистить дом от вещей, которых я с собой не возьму, и отправить на склад то, что принадлежит Адаму. Я разбираю все по мешкам и делаю наклейки: «Мусор» отправляется прямиком в кучи на подъездной дорожке; «Адам» — то, что упаковывается в ящики и едет на склад, дожидаться хозяина; «Раздать» пойдет в благотворительные учреждения, а «Тауни» — это то, что я увезу с собой.
Тауни-авеню хотя и находится всего в четырех улицах от нашего теперь уже бывшего дома, разительно отличается от местности, где я живу сейчас.
Это короткая узкая улочка в викторианском стиле, с домами, плотно прилепившимися один к другому.
Изначально она задумывалась как улица с «коттеджами для рабочих». Когда я впервые увидела новый дом, как раз перед Рождеством, то сразу в него влюбилась.
К счастью, он уже пустовал и хозяева желали оформить продажу побыстрее. Две комнаты с двуспальными кроватями и одна маленькая, из которой получится отличная студия. Плюс к этому из всех тринадцати домов на Тауни-авеню только в двух имелся пристроенный гараж, в моем в том числе.
Я нервничаю, поскольку занимаюсь сбором вещей в одиночку, без Адама. В присланном письме он предлагает мне взять все, что желаю, отобрать для него мебель, чтобы хватило обставить новую трехкомнатную квартиру, а остальным распорядиться по своему усмотрению. Ненавижу его благородство. Лучше бы уж он воевал за каждую тряпку.
Хотя в лечебнице посетители не приветствуются, я хочу его навестить.
Мне нужно убедиться, что он не утратил силы духа, ведь это единственное, в чем я всегда могла на него положиться.
Даже когда он ведет себя по-свински, я готова поклясться — это поведение сильной свиньи.
Среди всей этой суматохи приходит извещение: продюсеры из Лос-Анджелеса заказали мне третью песню, которую только предстоит написать.
А тут еще Карен подгадала со встречей вслепую.
Месяцы поисков, проведенных на сайте «Найди друга», — как она старается! — вывели ее на Гленна, и сегодня в восемь вечера мы с ним встречаемся. Я отчаянно пробовала этого избежать, однако Карен стояла насмерть. Сейчас пытаюсь не думать обо всем этом и иду вверх по лестнице с рулоном упаковочной ленты.
Больше всего коробок в моей студии. Десять уже заполнены и обвязаны, чтобы, не дай бог, не развалились.
Вокруг валяется гора пустых, ждущих, когда ими займутся.
В углу студии — чулан, где свалена куча барахла.
Я не копалась в нем с тех пор, как мы сюда въехали.
В течение всех прошедших лет Адам складывал сюда рождественские украшения и безделушки. Но к нынешнему Рождеству ситуация изменилась, поэтому я объявила бунт — лучше купить новые украшения и фонарики, чем лезть в темень непонятно за чем. Бог знает, на что там можно наткнуться.
К счастью, освещение работает. Я чуть ли не на четвереньках осторожно ввинчиваюсь внутрь, оставив дверь нараспашку, чтобы было светлее, а затем сажусь, упершись спиной в стену. Начинаю по одному подтягивать к себе лежащие тут предметы, складываю в кучки и быстро понимаю, что большая их часть — совершеннейший хлам. Вытаскиваю старые рождественские украшения, прячу в коробку — для Адама.
Забираю старые фотоальбомы: я увезу их с собой, пусть хранятся в гараже. Позже нам придется просмотреть и разобрать их вдвоем.
Подтягиваю к себе плетенную из ивовой лозы корзину, за ней — чемодан, который я не помню.
В корзине — еще фотоальбомы. Я не перекладываю их в коробки, просто обматываю корзину скотчем как можно плотнее, леплю наклейку «Тауни» и выталкиваю через дверь в студию.
Подгребаю к себе чемодан — и испытываю искушение вообще не открывать его, а прилепить наклейку и отправить на хранение. И без того упаковать все вещи в доме — просто непосильная задача.
О каком вечернем свидании вообще может идти речь? Карен меня убьет. «Ни в коем случае не отказывайся!
» — и уговаривала, и грозила она. Встреча вслепую и двадцатилетней давности куча всякой дряни, которую нужно разобрать, — именно эти мысли вертятся у меня в голове, когда я откидываю крышку чемодана.
Внутри — свертки. Подарки, много подарков, все нарядно запакованы, одни — в бумагу с поздравлениями на Рождество, другие — на день рождения.
Старая круглая коробка из-под кексов, в ней куча поздравительных открыток, адресованных Ною. Мне становится не по себе, когда я понимаю, что это такое.
Пересчитываю. Девятнадцать свертков, по два на каждый год его жизни. День рождения и Рождество.
Распаковываю тот, что кажется самым новым.
Два DVD-диска. Испытываю искушение вскрыть остальные свертки, но что-то меня останавливает.
Рядом с открытками в жестяной коробке лежит пачка фотографий, стянутых резинкой. Все снимки сделаны издалека. Они сложены в хронологическом порядке. На обороте первого: «2007 год. Ной на прогулке ». Кира сидит на парковой скамье, а рядом с ней — маленький мальчик. Она очистила банан и кормит его, протягивая по кусочку.
Последний снимок, с датой почти годичной давности, — Ной усаживается в автомобиль у роскошного дома. Судя по всему, фотография сделана как раз перед тем, как Адам меня бросил. Теперь я знаю: он изображал героического фотографа, тайком щелкая сына, и одновременно крутил шашни с «владелицей ресторана»… Как же похож на него ребенок!
