Финнуала Кирни - Ты, я и другие
Мне сегодня пишется. С утра я забираюсь к себе на верхотуру и работаю, пока нос не улавливает запах сгоревших тостов. Мчусь вниз, прыгая через ступеньку. Мег говорит по телефону и ничего вокруг не замечает. Спешу к дымящемуся тостеру. Слишком поздно: срабатывает пожарная сигнализация. Мег никак не реагирует на завывание сирены — просто выходит наружу, продолжая разговор.
На улице дождь, а она без пальто. Что произошло? Разгоняю дым кухонным полотенцем, открываю окно, чтобы прогнать чад, и завариваю себе крепкий кофе.
На неоновых часах меняется цифра; через десять минут встанет матушка. Джек, конечно, еще спит. Сегодня канун Нового года. Мы все по-прежнему здесь.
К счастью, Сильвия вечером собирает гостей, и можно хоть на краткий миг забыть, что послезавтра — похороны Ноя.
Мег заходит мертвенно-бледная. У меня опускается сердце.
— Что?
— Звонил Бен. Отец пропал…
В холле у Сильвии танцы: какой-то шотландец наяривает под «Малл-оф-Кинтайр». Мег, мама, Джек и я застыли на пороге с нелепым сейчас шампанским.
Какой уж тут праздник. Я проверяю телефон.
Глухо.
Вот ведь. Когда-то я клялась, что в один прекрасный момент его прикончу. Что убью его медленно и с чувством, чтобы ему было так же больно, как мне.
Звонит телефон. Я выскальзываю через заднюю дверь, подальше от музыки, и затыкаю свободное ухо пальцем.
— Бен?
— Я его нашел.
— Что с ним?
— Не очень. Простыл, вымок, бредит.
Велю себе успокоиться.
— Что это за игры такие? Где он вообще был?
На декабрьском ветру мое тело коченеет.
— На кладбище. В Хайгейте. У наших родителей.
Я совершенно теряюсь. Адам никогда не ходил на могилу родителей. За все время нашего знакомства — никогда, даже по моей просьбе. Только отмахивался и отвечал, что там покоятся всего лишь кости.
— Я не… Подожди. Он просидел там всю ночь?
В такую погоду?
— Весь день. Ночь, наверное, провел в машине.
Не знаю. Понимаешь Бет, он не в себе. Можно, я привезу его домой?
Мои чувства восстают:
— Он здесь больше не живет!
— Бет, ему плохо.
Шотландские танцы сменяются шотландским же фолк-роком. Сквозь окно смотрю на шумное веселье, царящее у Сильвии, и тру озябшие руки.
— Вези, — говорю Бену и прерываю связь.
Странный танцор в килте в холле у Сильвии — настоящий шотландец. У меня нет сил смеяться. Я собираю то, что осталось от моей семьи, и мы уходим, стараясь не шуметь, зная, что объяснения Сильвии не потребуются.
Мы с мамой перестилаем белье в ее комнате. Теперь ей придется спать со мной.
— А ты не… — начинает она.
— Нет, — отрезаю я. Адаму не место в моей постели.
— Просто не пришлось бы делать кучу лишней работы…
— Мама! — Получается громче, чем я хотела. — Не начинай. Пожалуйста. Да, он нуждается в нашей помощи, но это тот же Адам.
Она пристально смотрит на меня и неохотно кивает.
Бен приводит брата наверх. Адам безмолвно сидит на краю кровати. Он весь в грязи, смотрит безучастно.
— Может, его под душ? — спрашиваю я у Бена.
И мнусь, не понимая, помогать мне или выйти.
— Пусть выспится, — говорит Бен.
Мег заходит в комнату с большим стаканом виски.
— Папа, будешь?
Садится рядом и пытается влить виски ему в рот.
Он выхлебывает стакан в три глотка, шепотом благодарит.
И ложится, прямо в одежде.
— Поесть принести? — спрашиваю я.
Адам мотает головой. Я смотрю на Мег, поражаясь, как точно она угадала. А я…
Я что-то совсем растерялась.
Будь практичной.
— Одежда вымокла, его надо переодеть.
И выхожу из комнаты поискать что-нибудь подходящее.
Останавливаюсь на лестничной площадке, делаю несколько глубоких вдохов и иду в собственную спальню. В шкафу, куда я затолкала большую часть его одежды, в куче тряпья нащупываю старую пижаму. Пойдет.
Прижимаю сверток к носу, но единственный запах, который я чувствую, — запах прачечной и чистой ткани. Одежда Адама больше не пахнет Адамом.
Возвращаюсь назад и вручаю пижаму Бену. Адам снова сидит на краю кровати, уже без брюк, и смотрит в одну точку. Исхудавший, согнутый, беззащитный.
В моем горле снова набухает комок.
Я выхожу.
Через несколько минут к нам на кухне присоединяется Бен. Я смотрю на Джека, который и слова не произнес во время всей этой беготни. Отстраненный наблюдатель. На его глазах распадается на осколки семья любимой девушки. И все же я ошибалась насчет него, первое впечатление оказалось неверным: он действительно заботится о Мег.
Бен смотрит на запястье — видно, что нервничает.
До Нового года остался час.
— Иди. Тебя ждет Карен. Все будет в порядке, мы присмотрим.
— Прости…
— Не извиняйся.
Я практически тащу его к двери.
Он смотрит на меня:
— Я заеду утром в пятницу.
Рядом с нами внезапно оказывается Мег. Крепко обнимает Бена за шею и шепчет:
— Не надо. Я сама его отвезу.
— Ты ведь говорила, что не хочешь присутствовать?— Я передумала. Поеду сама и отвезу папу.
Для меня это новость, и я не знаю, как к ней относиться.
В каком-то смысле нежелание Мег признавать Ноя значило, что она на моей стороне. Речь, разумеется, не о чувстве долга, а именно о внутреннем отношении — прежде она воспринимала его просто как нуждающееся в помощи живое существо.
Я мгновенно преисполняюсь ненавистью к себе.
Мальчик умер. И все разборки — позади.
Вместе считаем минуты до наступления Нового года. Молча, с горячим шоколадом вместо шампанского.
Потом мы с матушкой идем наверх, в спальню, оставив Мег и Джека одних.
— Я только проверю, — говорю я матери, когда мы подходим к зеленой комнате.
Там тихо; неярко горит ночник. Я подхожу к кровати.
Адам лежит, свернувшись под покрывалом в позе эмбриона. На нем принесенная мной пижама, грязная одежда висит на спинке стула. От одежды пахнет табаком.
Правой рукой я повожу около его носа, ловлю дуновение воздуха. Дышит… С облегчением вздыхаю.
Придушить бы его, тупого идиота.
— Однажды родители взяли меня с собой… — Голос звучит еле слышно.
— Адам… — Это все, на что меня хватает.
— Мы поехали в Шотландию, прямо к озеру Лох-Несс. Было холодно.
Я жду.
— Бен уезжал куда-то со своим классом, поэтому мы отправились втроем. И там они подрались. Я сидел в палатке и видел тени на ткани. Будто в немом кино, будто понарошку, будто ничего не слышно. Но я слышал. Они вечно воевали из-за Бена. Он всегда был их любимчиком.
Адам поворачивает голову, словно рассматривает мой портрет на фоне тьмы.
— Она употребляла… препараты.
Я не произношу ни слова.
— Бен думает, мне нужно лечиться. Но я поступал так, чтобы его защитить. Лгал… и прочую мерзость говорил… Чтобы защитить тебя…
— Спи, Адам. — Я тихо вздыхаю. Очень тихо. — Тебе…
— Мне не нужны таблетки, Бет.
Успокаивающе похлопываю его по ноге сквозь покрывало — и молча выхожу. Пусть спит.
Не хочу, чтобы меня видели. Мне жаль несчастного ребенка, но это боль другой семьи. Это боль Адама. У меня довольно своей.
Я не могу и не стану участвовать в похоронах.
Сначала я возмущалась, узнав о его существовании, — а теперь буду горевать на могиле? Есть в этом что-то…
фальшивое. Матушка смотрела в сторону, когда за завтраком я попробовала ей это объяснить. Она уехала к себе в Котсуолд, с негодованием качая головой.
Иду к дальнему краю кладбища, туда, где по рассказам Бена, похоронены их родители. Довольно быстро нахожу нужное место. Что мне теперь делать?
Молиться? Я встретила Адама через год после их гибели, так что мы даже не были знакомы. И, как мне казалось, он никогда слишком не горевал; я считала, они были не особенно близки.
Могила выглядит не так, как я предполагала: она ухожена, присмотрена. Выполотая трава, цветы в горшках, букеты. Надпись — обычная надпись:
Иен и Мириам Холл — вместе жили и вместе умерли.
Я перечитываю надпись несколько раз. Что, дьявол разбери, творится с Адамом? Неужели потеря ребенка, которого он практически не знал, в самом деле подвела его к самому краю?
Шагаю прочь, запахнув пальто, так ничего и не выяснив.
Возвращаюсь в машину, припаркованную подальше от похоронного кортежа. Бен и Мег идут в мою сторону, держа под руки Адама. Возникает желание подойти и влепить ему пощечину.
Чтоб тебя, не раскисай, хочу я сказать. А потом он приближается, и я вижу его лицо. Боль углубила линии вокруг глаз — там, где раньше были морщинки от смеха. Теперь от носа к губам спускаются резкие борозды. В глазах — тоска. И в голове эхом отдаются строки моей последней песни:
Ты не со мной — на сердце пустота.Я бесполезна, я разъята. Я не та.
И вопреки всему, мое сердце болит за него — за моего депрессивного, порочного, неверного мужа.