Зденек Плугарж - В шесть вечера в Астории
Вместо исчезнувшего Гейница по тротуару приближалась знакомая полотняная каскетка.
— У кого же вы были свидетелем, юноша? — Тайцнер ткнул пальцем в букетик мирта с белым бантом на лацкане Камилла.
— У самого себя…
— С ума сошли! — чуть ли не заорал Тайцнер. — Еще лет десять по крайней мере могли бы гоняться за девками! Нужно вам было так рано надевать хомут на шею?
— Нужно, — улыбнулся Камилл, жестом успокаивая Павлу — она расслышала эти слова и с несколько возмущенным видом ждала его у такси. Зевак, к неудовольствию пана Герольда-старшего, прибавилось: ни к чему семье человека, которого обложили высоким налогом как миллионера, привлекать внимание слишком пышной свадьбой.
— Видно, сегодня пропал наш литературный разговор, — Тайцнер с укоризненным видом вытащил из портфеля уголок рукописи Камилла. Тот мысленно хлопнул себя по лбу: в этой свадебной суматохе напрочь забыл…
— Придется позвать к обеду еще одного гостя, — успел он шепнуть матери. — Примите приглашение выпить с нами рюмочку за здоровье моей жены! — обратился он к Тайцнеру.
— Здоровье молодой жены — дело серьезное, — просиял Тайцнер. — Только как сочетать с праздничным столом мои солдатские башмаки и вельветовые брюки? Я-то себя в них чувствую хорошо, но как будете себя чувствовать вы рядом со мной?
— Мы приглашаем вашу душу, а рядом с ней мы будем чувствовать себя так, словно тело ваше облачено в роскошный костюм и лакированные туфли.
Наконец вереница машин тронулась через город к южному шоссе; миновав Збраслав, начали взбираться вверх к Иловиште. После получаса езды первая машина с паном Герольдом свернула в лесистую долину и, обогнув длинный пруд, остановилась. За ней подъехали и остальные, празднично одетая толпа вывалилась из машин.
— Вот вам и свадебный подарок — целый пруд! — шепнул Пирк молодоженам.
Но тут сияющий, растроганный пан Герольд повел рукой в сторону полого поднимавшейся лужайки: у опушки леса белела новизной постройка, нечто среднее между просторной избой, бунгало и асиендой. Пану Герольду прекрасно удалось скрыть от молодоженов эту роскошную летнюю резиденцию: Павла только теперь поняла, и у нее задрожал подбородок — она даже не сознавала, что стоит с открытым ртом, как Алиса в Стране чудес; потом не удержалась и со счастливыми слезами бросилась на шею сначала Камиллу, потом пану Герольду и, наконец, свекрови. Пани Герольдову впервые за сегодняшний день охватило эгоистическое умиление, свойственное тем, кто дарит, — она обняла сноху и прижала ее заплаканное лицо к своему.
Мишь с некоторой озадаченностью издали наблюдала счастливых молодоженов. Взглянула на Мариана: интересно, какие мысли пробегают сейчас за его высоким лбом?
— Это называется — как бедной девушке счастье повалило, — сказала она вполголоса Мариану,
— А ты — тоже бедная девушка — правда, в духовном смысле как раз наоборот. — Он взглядом сравнил Мишь с сияющей невестой. — Но не будем предаваться напрасным иллюзиям: ни на что подобное не рассчитывай.
Бац! По крайней мере — откровенная речь рыцаря с поднятым забралом, и не очень-то утешает то, что эту речь можно объяснить с двух точек зрения. Мишь предпочла лишь одно объяснение:
— Я бы все равно побоялась жить здесь, в таком уединении!
Мариан оставил это замечание без комментариев.
В просторном холле гостей встречал треск огня в очаге, на полу у камина — шкуры, на низком столике — срезе огромного пня — большие игральные кости, между ними замешалось несколько орехов и девственной нетронутости книга записи гостей в роскошном кожаном переплете.
— Прямо скажем, скромное оформление, — прошептала Мишь Мариану.
— Постарайся упрятать подальше свое оскорбленное эстетическое чувство, все это приготовлено не для тебя; а Павла, как видишь, на верху блаженства.
Мариан прав: эта свадьба меня не касается и даже не затрагивает, убеждала Мишь саму себя; по крайней мере могу наблюдать беспристрастно, как развлекающийся зритель.
Все было предусмотрено и для свадебного торжества, и для хорошего настроения в последующей жизни: у стены— музыкальный инструмент, радиола, набор пластинок… Удобная деревянная лестница ведет к спальням на втором этаже.
— Как в фильме с Шлемровой и Раулем Схранилом, — произнесла вслух Мишь самым восхищенным тоном, на какой была способна.
Гости, громко расхваливая, осмотрели все помещения, вплоть до выложенной кафелем ванной комнаты — хром, стекло и запах лиственницы; откуда-то все время раздавались восторженные возгласы Павлы. Но куда больше счастливой невесты Мишь занимал Камилл: казалось, все застало его врасплох и чуть ли не шокировало. Вот теперь он как-то робко пробежал благодарным взглядом по лицам своих друзей: на Мариане уже чуть залоснившийся темный костюм, в каком он ходил на танцульки еще в гимназические годы; на скорую руку сшитое парадное платье Мишь (чего он так его рассматривает, словно оно кажется ему эксцентричным?), вечно расстегнутый пиджак Пирка (вероятно, он и не может застегнуть его, так раздался в плечах)… И вдруг Камилл словно устыдился перед ними за этот суперроскошный свадебный подарок… Мишь в эту минуту даже пожалела его.
— Показывайте скорее остальные свадебные подарки!..
(Похоже, среди них будет гипсовый гномик для сада или складная подводная лодка для пруда.)
Подарок, который молодожены развернули первым, был совсем неожиданный: роскошная тяжелая хрустальная ваза для цветов в виде корзины, и ручка — хрустальная, шлифованная. В пражской квартире Герольдов была такая же, только поменьше. Недавно ее убрали, как устарелый предмет прикладного искусства, теперь она доживает свой век в уединении, служа вместилищем для ненужных мелочей, каких за долгие годы много накапливается в состоятельной семье.
Мишь заметила, как смутился Камилл, увидев карточку на дне этого бессмысленно дорогого презента, далеко превышавшего финансовые возможности дарителя: «С пожеланием счастья. Ян Гейниц». Не Гонза, а Ян[42] Гейниц — этакая демонстрация отчуждения…
— Еще один подарок— воскликнула двоюродная сестра невесты, помогая выносить груду оберточной бумаги и коробок.
— Пардон, это моя скрипка, — отозвался Пирк. Однако веселье молодых почему-то задело мать жениха.
— Вы пришли на свадьбу прямо с занятий, да? — одарила она Пирка ласково-ехидной улыбкой.
— Но, мама, Павел ведь играл нам в ратуше! — удивленно сказал Камилл.
— Ах, боже мой, так это были вы? — покраснела пани Герольдова. — Извините, пожалуйста…
Мишь обменялась с Камиллом сочувственным взглядом. Не обращай внимания, Камилл, что в свой торжественный день ты подвергаешься мелким уколам, — ведь и для меня твоя свадьба, по милости Мариана, не слишком приятное событие…
Наконец гости уселись за пиршественный стол. Камилл на всякий случай еще раз приветствовал нежданного гостя, Тайцнера, несколько преувеличив его смущение будничной одеждой.
— Да кого это волнует? — добродушно произнес дядя Павлы, человек в форме лесничего. — У нас на свадьбу зовут любого встречного бедняка!
— Я вижу, мы друг друга поймем. — Тайцнер по-домашнему непринужденно взял у Тонички с подноса две рюмочки виски. — За мое и ваше здоровье, пускай мой приход принесет вам счастье!
Официантка Тоничка из дневного бара Герольда проворно разнесла аперитив. Несколько человек устремили взгляд в ту сторону, где сидел свидетель жениха, некоронованный авторитет среди гостей профессор Крчма. Он еще выжидал, по привычке взбивая рыжие усы. Однако уклониться было нельзя — пришлось встать.
— Обычно молодым, стоящим на старте совместной жизни, — взял он слово, — желают несбыточного: бесконечного счастья. Но жизнь длится десятилетия, а настоящее счастье измеряется минутами; некоторые так и не познали его. Быть может, к ним не благоволила судьба, но, скорее всего, они сами не умели его распознать, особенно сердцем. Однако я убежден: для того, кто хоть немного умен, жизнь очень часто может быть радостью, если исполнить три условия: любить людей, любить свою работу и никогда, даже в самом сложном положении, не терять чувства юмора. Говорят, радугу и счастье мы никогда не видим над своей головой, только над чужими. Но счастье едва ли придет к тем, кто его планирует и кто завидует счастью других. — Крчма поднял рюмку, обращаясь к молодоженам. — Поэтому вместо счастья я пожелаю вам другого: широты души, тогда счастье само ее заполнит.
Зазвенели в разных тональностях рюмки, Мишь поймала себя на том, что смотрит на Роберта Давида, он тоже искал ее взглядом, словно проверял, какое впечатление произвела его речь именно на нее. Статная фигура с широченными плечами, словно большая часть его телесной массы приходилась выше пояса; говорят, в молодости он занимался легкой атлетикой в сокольском клубе, успешно метал диск — правда, этот темный костюм сидит на нем неважно, видимо, Крчма не придает значения хорошей одежде и покупает готовые вещи; зато лицо выразительно, и осанка до сих пор прекрасная, короче, mens sana in corpore sano[43].
