Самсон Шляху - Надежный человек
— Это была удивительная встреча! — встрепенулась она, благодарно заглядывая ему в глаза. — Удивительная! Только знаешь что — давай присядем!
И указала на стул, прислоненный спинкой к узловатому стволу ореха. Он сидел возле этого дерева всего несколько минут назад.
— Нет, нет, постой!
Теперь она вновь взяла его под руку, вновь старалась шагать в ногу с ним.
— Это было прекрасно! — И стала рассказывать: — Такой встречи еще не было. Даже Карл… Даже он это признал. Я своим ушам не поверила. Он был обрадован, как никогда. Между прочим, он объяснил, что из‑за ноги служит в интендантстве, там немного легче… И предупредил, чтоб никто не проговорился… Ты представляешь: лучшие ученики почти всех школ города! Какие речи говорились! Карл обнимал каждого, всех до одного… — Она глянула на Волоха: он был нахмурен, озабочен. — Серж — вот как я буду называть тебя, не Сыргие… Знаешь что, Серж? Дай я тебя поцелую! Только не думай, будто…
Она прижалась к нему и, не давая опомниться, стала целовать — в глаза, в щеки.
— Ты очень дорог мне, Серж, если б ты только знал, как вы все мне дороги! Какое счастье видеть тебя спокойным, без этой суровой складки на лбу… Я понимаю: ты должен держаться строго, замкнуто, иначе тебе не будут подчиняться, не захотят жертвовать жизнью, как в любую минуту готов жертвовать своей ты… Чего ты так смотришь — хочешь знать, откуда мне все это известно? От него… Тебе можно сказать правду. Да, да, от Томы, от него. — Казалось, она сама была ошеломлена своими словами. — Я ни капли не сомневаюсь, что это он прислал к нам Карла. Более того…
— Кто это такой — Тома? — резко дернул головой Волох.
— Разве ты не знаешь? Тома… — и стала быстро шептать что‑то на ухо.
— Я ничего не понял из твоих слов! — сказал он. — И вообще хотел бы посоветовать: поменьше болтай чепухи.
— Но это не чепуха, Серж! Куда ты собираешься идти? Возьми меня под руку.
— Сама же говорила: Карл просил учеников не проболтаться! — оборвал он. — Чтоб не было лишнего шума… Так вот, было бы хорошо, если б они и в самом деле не болтали лишнего.
— За этим я слежу! Я ведь пришла к вам для того, чтобы… — Она вновь загорелась: — Чтобы всех любить! С любовью в сердце! Меня ничто не остановит: ни религия, ни отец с матерью… Я — свободна, такою и останусь… Во всем и всегда свободной!
— Послушай, — довольно резко прервал он. — Во-первых, раз и навсегда забудь это имя, ни при каких условиях не произноси его! Ни под каким видом, понимаешь?
— Но почему? — Лицо девушки побледнело. — -Чье, чье имя?
— Ты знаешь, о ком я говорю! И во–вторых…
— Тома Улму, да? Но ты не можешь запретить мне это! — упрямо возразила она, — Имя Колумба можно произносить вслух? Можно? Так вот знай: он и есть мой Колумб! Моя путеводная звезда.
— Боже, какая чепуха… Ты хотя бы видела его? Слышала его голос?
— Конечно! Например, когда проводились «Три минуты против третьего рейха»!
— Что? Своими глазами? Нет, тебе показалось…
— Не только там, раньше тоже видела, — продолжала она. — Вот как это было… Наступила жара, просто бешеная, и вот прохожу я как‑то вдоль реки, возле самых верб… Ха–ха–ха! — по–детски рассмеялась она. — И что же вижу? Подвернул штанины брюк и плещется в воде. А вода даже до «колен не доходит… Холодная, чистая, течет спокойно, не всколыхнется. Я остановилась под вербой, смотрю на воду и радуюсь: наконец‑то дорвался до такой благодати, может освежиться после всех скитаний. «Ешь, если хочешь! — говорит он и показывает на кучку свежих, покрытых росой помидоров… Рядом лежит еще кусок брынзы, прямо из стана чабанов. — А тут хлеб и узелок с солью… Развяжи и ешь». И так ласково говорит, что я и в самом деле подошла, села на траву…
— Откуда ты вычитала эту сказочку? — резко проговорил Волох.
— Его жизнь в самом деле похожа на сказку, тут ты прав.
— Только ты, по–моему, немного в ней запуталась, — прервал Волох. — Прошлый раз вроде говорила по–другому. Вся эта болтовня нисколько меня не интересует, только хотелось бы знать, зачем ты бродишь по полям? В общем, так: в другое время, возможно, мы вернемся к твоей сказочке, пока же предупреждаю, притом в последний раз: прекрати всякие контакты со своим Даном, типом из полиции…
— Послушай, зачем называть его типом? — теперь она уже говорила просительным тоном. — Не будь злым, Серж… — Разве ты сам никогда в жизни не любил? Этого не может быть! Тогда хотя бы читал про любовь в книгах, смотрел в кино… Я же всех вас люблю, понимаешь? Жить не могу без вас!
— Тем более, — продолжал настаивать Волох, — тем более должна выбирать между памп и этим полицейским.
— Ты сам не знаешь, что говоришь! Твердишь одно и то же, лишь бы казаться злым и твердолобым.
— Выбирай: или мы, или… этот тип из «Полиции нравов»!
Лилиана пыталась удержать его.
— Ха, ха — тип! Между прочим, этот тип может сделать столько, сколько не сделает никто другой! Несмотря на то что выглядит таким скромным и сдержанным… Они полностью доверяют ему, потому что не успели раскусить. Стоит сказать слово, и Антонюк будет на свободе… Дошло наконец? Поможет ему бежать. Только я не очень злоупотребляю, не хочу ставить парня под удар. Ты просто не понимаешь, Серж: Дэнуц может пригодиться в более серьезных случаях. Кто знает, что ожидает всех нас в будущем? — Она с опаской подняла на него глаза. — Представляешь, кем может оказаться этот «тип», этот славный, послушный Дэнуц?
— Я уже сказал: выбирай!
— Но почему же? Господи, почему? — от волнения у нее даже сорвался голос. Взгляд был устремлен в пустоту — казалось, еще секунда, и она разразится рыданиями. Однако у нее хватило сил прошептать: — Но ты испытай меня, товарищ Волох… Дэнуца Фурникэ, которого ты называешь «типом», я очень люблю, считаю… Подожди, подожди, Серж, дай объяснить… Ты можешь неправильно меня понять… Я считаю…
— Объяснишь во время свидания Антонюку, — оборвал он ее, сбрасывая с плеч больничный халат. — Мне ничего больше можешь не говорить.
— Серж…
— Проведи меня к главному выходу, — сухо бросил он, решительно направляясь к зданию.
Лилиана молча пошла за ним.
— Кстати, не советую идти завтра на это свидание. Я, во всяком случае, запрещаю, — добавил он торопливо, ускоряя шаг и оставляя ее далеко позади.
— Но когда мы увидимся? — догнала она его. — Ты не имеешь права отрекаться от меня. Нам нужно поговорить. Я все объясню, Серж! — Голос ее задрожал, на глазах выступили слезы. — Все, все, товарищ Волох…
Остаток дня — после этого тягостного свидания — его не покидали мрачные мысли. На душе было тревожно» тяжело… Но как же тогда понимать историю с немцем? Все эти выступления перед молодежью? — Видимость успеха. Последний проблеск перед грозой. К тому же слишком удачно (ни одного ареста!) они проводили… Как и «Три минуты против третьего рейха». Есть о чем подумать, товарищ ответственный.
А вот Илона на встречи не является. Зигу Зуграву тоже не подает признаков жизни.
X
Опять нечетное число.
Но зачем выходить на встречу, если она не является? Только подвергать себя лишнему риску.
И все ж ноги сами несли его к условленному месту.
Если схватили в Кишиневе? И ее, и Зуграву, освободив взамен Василе Антонюка — только для того, чтоб опять поставить кому‑то ловушку? Возможно, он сгущает краски. И все же одно остается несомненным: ищейки выходят из себя, пытаясь выследить и схватить каждого советского патриота, чтоб уничтожить всех по одному. Стоит ли говорить о таких, как Илона! Напасть на ее след могли еще тогда, после несостоявшегося инструктажа. Он до сих пор видит — в который раз? — как она выходит из дому за минуту до него, бросившись навстречу мужчине с курчавой, запорошенной снегом бородой, в надвинутой на глаза кушме, стараясь поскорее, пока никто не заметил, увести его. Он, Волох, выходивший следом, все ж успел разглядеть человека, увидел в слабом мерцании свечи, которую держал Тудораке Хобоцел, его глаза под густыми, покрытыми изморозью бровями. Да… Потом, правда, было слишком много событий — разговор с лицеисткой в автобусе, появление Дана, погоня по снегу, — и он не думал больше о человеке, явившемся за Илоной. Тут еще «геройства» Антонюка, когда в дом невзначай нагрянула полиция…
Волох петлял тихими, узкими улочками, стараясь подойти к месту встречи незамеченным, еще и еще раз убедившись, что не тащит за собой хвоста.
Нынешним днем он вышел раньше времени — слишком уж давил ненавистный потолок кельи. Казалось, будто он висит над головой даже здесь, на улице. Улочки были погружены в крепкий сон. Тротуары пусты, во рота, окна, даже занавески на них ничуть не изменились с тех пор, как он впервые пришел сюда.
Когда ж она была, та первая встреча?
