Михаил Ландбург - Посланники
- Предлагаете вернуть утерянных богов?
*Фредерик Бегбедер.
- Почему бы нет? Максима "Mundus vult decipi"* бытует веками, - отозвался букинист и раскрыл другую книжку.
- А вот здесь говорится о пролитой человеческой крови. А кто её пролил? Ну, да – люди, вроде меня, тебя, всех нас. Люди страшатся болезней, наводнений, голода, крыс, засухи, войн, но, кажется, больше всего их пугает правда, ибо она не бывает общей на всех, а лишь такой, какой каждый видит её краем своего глаза, улавливаем краем своего уха, воспринимаем краем своего мозга. Видимо, поэтому-то настоящим писателям интереснее не правду искать, а истину, которую суждено искать вечно. При удобной правде проще позволять себе совершать поступки, на которые при иных обстоятельствах, решаться не посмеешь.
Голос букиниста был глухим, неторопливым.
Я напряг память.
Я узнал этот голос…
…Однажды –
из комнаты отца послышался глухой, неторопливый голос. Гость говорил о Париже, о своей маме-еврейке и отце-французе, о кумире молодости – генерале де Голе, а потом разговор зашёл о последней картине отца "Кошки". Гость был огорчён тем, что эти создания, привлекая к себе внимание писателей, художников, композиторов, сами к миру книг, песен, картин питают, вроде бы, полное равнодушие.
Отец долго молчал, а потом пояснил, что в глазах этих бессловесных созданий его привлекают к себе выступающие необычные, загадочные пятна, некое отражение недоступных людям смутных красок. А ещё он сказал, что часто задумывается над тем, отчего кошки, умеющие столь мучительно стонать и так пронзительно кричать, никогда не смеются.
Вдруг в комнате отца зазвучал один из ноктюрнов Шопена, и я, чтобы сосредоточиться на чтении "Царя Эдипа", прикрыл дверь…
…Теперь я беспокойно поёжился и спросил:
- Думаете, такого рода обстоятельства меня коснутся?
- Возможно, что пронесёт… - букинист ткнул пальцем в томик Элиота и прочёл:
"Мы будем скитаться мыслью,
И в конце скитаний придём
Туда, откуда мы вышли". **
- А затем? - спросил я.
- Окаменеем! Нас не убудет…
Я прикусил губу и напомнил о книжке Марка Аврелия.
- Достану! - пообещал букинист и принялся по памяти читать бесконечно длинный кусок из Вергилия.
Я пришёл восторг.
- Впечатляет! - выдохнул я. - Ваша латынь…
Букинист причмокнул губами.
- В моей жизни были Париж, Сорбонна, Овидий, Катулл, Федр…Когда-то…
Я сказал:
*(лат.) Мир хочет быть обманут.
**Томас Элиот. Пер. А. Сергеева.
- С тех пор кое-что, вроде бы, поменялось…
- Вроде бы да, а вроде бы и нет…- по лицу букиниста скользнула усталая улыбка, и вдруг он мягко поинтересовался:
- Я могу узнать, кто ты?
- Конечно.
- Вот я и спрашиваю: "Ты кто?"
- Студент Иерусалимского университета и сержант в запасе армии обороны Израиля.
Букинист смежил веки и добродушно улыбнулся.
- Это всё?
Сбитый с толку, я опустил голову.
- По мне хоть профессор, хоть генерал…- сдавленно проговорил букинист и раскрыл передо мной "Флориды" Апуллея.
Я прочёл: "Сократ, мой великий предшественник, как-то раз довольно долго глядел на красивого юношу, всё время хранившего молчание, и, наконец, попросил его: "Теперь, чтобы я мог тебя увидеть, скажи что-нибудь".
- А ещё читай здесь, - указал букинист.
Тут было сказано, что молчащий язык приносит не больше пользы, чем ноздри, страдающие насморком, или уши, забитые грязью, а также глаза, затянутые бельмом.
Я втянул голову в плечи.
Букинист вернул книгу на место и, вызвав меня на беседу об Эврипиде и Сафо, заметно повеселел.
- Ну, вот, - сказал он, - теперь я тебя разглядел.
В лавку вошла девушка –
густые светлые волосы,
в глазах загадочный блеск.
Встав за прилавок, она сообщила, что до очередных университетских зачётов теперь далеко, и пока сможет приходить чаще.
Перехватив мой взгляд, букинист сообщил:
- Мой ангел хранитель.
- Разве, евреи, признают ангелов? - рассмеялся я и направился к выходу.
За моей спиной девичий голос произнёс: "Заходите ещё!"
***
Через несколько дней я сказал:
- Видишь, я пришёл!
- Вижу! - откликнулась девушка.
Я снял с полки томик Сенеки.
Передо мной качнулось возбуждённое лицо.
- Читаешь на латыни?
- Лотан, - сказал я. - Меня зовут Лотан.
- Лия, - живо отозвалась девушка. - Поступила на романское отделение университета.
- Античная культура?
- Да.
- Здесь в Иерусалиме?
- Здесь.
Мои глаза споткнулись о девушку.
Хотелось спросить: "Кто ты?"
Хотелось понюхать её волосы.
Забыв о Сенеке, я осведомился:
- Можно приглашу в кино?
- Пригласи! - сказала Лия.
Не проронив ни слова, я из лавки вышел.
***
Иерусалим был многолюден.
Невольно вспомнился Игорь Сахновский, в книге которого один из персонажей провёл исследование –
"Среди шестнадцати тысяч трёх сот восьми пешеходов, водителей и пассажиров, украшающих своим присутствием главную улицу города, девять тысяч шестьсот одиннадцать персон сейчас мыслили о деньгах. Три тысячи семьсот двадцать девять граждан обоих полов думали о сексе, имея ввиду самые грубые и незатейливые формы сношений с малознакомыми, незнакомыми или просто воображаемыми особями. Неполная тысяча сильно тревожилась, как она выглядит со стороны. Восемьсот сорок одного терзала потребность безотлагательно выпить, даже и не закусывая. Полтысячи с лишним элементов хотели есть. Сто пять разных личностей, абсолютно независимых друг от друга, напевали про себя половозрелый шлягер: "Забирай меня скорей! Увози за сто морей! И целуй меня везде! Я ведь взрослая уже!" Семнадцать счастливых женщин и трое мужчин молчаливо сходили с ума от ревности. Четыре компетентных тинейджера с пылом обсуждали пятого: он больной на всю голову – или не на всю?"
***
На углу улицы Бецалель человек в жёлтой рубахе писал портрет с фотографии пожилой женщины. Я остановился. Было любопытно. "У тебя счастливое лицо, - взглянув на меня, сказал художник. - Присаживайся – счастье на твоём лице увековечу" Я отказался, усомнившись в том, что счастье делается кистью уличного художника.
Мимо меня прошли три женщины в длинных чёрных одеяниях.
Я оглянулся на них.
Они оглянулись на меня.
Я улыбнулся.
Они – нет.
Подумав о Лие, я твёрдо решил, что девственности лишусь непременно по любви, и вдруг поймал себя на том, что завёл песнопение во славу Господа.
***
Я позвонил:
- Лия, как бизнес?
- Твой заказ – "К самому себе" Марка Аврелия" – в лавке. Букинист от тебя без ума.
- А ты?
Лия подышала в трубку. Потом спросила:
- Придёшь?
В ответ я тоже подышал в трубку и сказал:
- Примчусь!
***
На одной из страниц книжки Марка Аврелия "К самому себе" я задержался: "Лучший способ оборониться – это не уподобляться обидчику. От моего деда Вера я унаследовал сердечность и незлобивость. От славы моего родителя и оставленной им по себе памяти – скромность и мужественность. От матери – благочестие, щедрость, воздержание не только от дурных дел, но и от дурных помыслов. А так же – простоту образа жизни, далёкую от всякой роскоши. От прадеда – то, что не пришлось посещать публичных школ; я пользовался услугами прекрасных учителей на дому и понял, что на это стоит потратиться".
Букинист бросил взгляд на книжные стеллажи и добродушно проговорил:
- Писатели выдумщики, а их книги – это нередко искусный приём обмана, способный увести читателя чёрт знает куда. Впрочем, иногда в той или иной книге проскальзывает желание добраться до сути, то есть, указать на то, что в конечном итоге, побеждает Добро, и ещё то, что, в конечном итоге, Зло неистребимо.
Проходя мимо Лии, я шепнул:
- Вечером заглянем в кафе?
Лия бодро отозвалась:
- Только в такое, где не шумно, где можно беседовать в полголоса.
- Ладно. А потом ещё в кино… Пойдёшь?
В глазах Лии я прочёл: "А ты как думаешь?"
***
В крошечном кафе "Дыхание" было четыре столика без скатертей, зато на каждом из них возвышалась узкая стеклянная вазочка с цветком. Мы устроились за столиком возле окна. В чуть затемнённом углу сидел старик с большими красными ушами и длинными плохо расчёсанными волосами. Прислонившись к стене, он пил из гранёного стакана рыжую жидкость. И вдруг он запел какую-то французскую песню, а закончив петь, посмотрел на нас. Лия улыбнулись, а я поаплодировал. Старик поднялся, отвёл рукой лезущие в глаза волосы и направился к выходу. В окно было видно, как он, размахивая руками, шёл вдоль улицы. На углу он остановился, что-то, видимо, обдумывая, а потом свернул в переулок, где магазин рыболовных принадлежностей.
