Михаил Ландбург - Пиво, стихи и зеленые глаза (сборник)

Михаил Ландбург

Пиво, стихи и зеленые глаза (сборник)

Пиво, стихи и зеленые глаза

Когда в небольшом городишке одиноких мужчин всего двое, а пивной бар лишь один, то по вечерам вы непременно сможете встретить меня и Давида вместе.

Мы неторопливо распиваем первую кружку, потом другую, а перед тем, как взяться за третью, Давид поднимает ко мне глаза, и это означает, что наступило время послушать его стихи.

Разумеется, я делаю вид, что слушаю очень внимательно, на самом же деле думаю о всякой всячине, потому что, пока человек заодно с этим миром вертится, всё время приходится думать о всякой всячине.

– Ты чего? – в изумлении спрашиваю я, потому что сегодня Давид глаза не поднимает, а его лоб, вдруг побелев, покрывается капельками пота. – Ты чего?

В раскрытые двери заглядывает полицейский, но, увидев нас, на его лице появляется тоскливое выражение, и он, вдруг громко зевнув, исчезает.

– К чёрту! – говорит Давид. Сегодня глаза у него словно перевёрнутые.

– Читай же, – осторожно предлагаю я, – читай свои стихи!

Молчит Давид, задумчиво смотрит в кружку.

– Мой кот, Мики, подох! – вдруг говорит он. – Утром небо было синее-синее, а Мики взял и подох.

«Бедняга Мики!» – думаю я. Иногда Давид брал его с собой в бар и даже разрешал ему отпить из кружки немного пива. Я думаю, что Мики нравилось сидеть с нами и слушать стихи Давида.

– Мики подох! – говорит Давид снова. – Когда взошло солнце, я решил искупать его, а он взял и подох…

– Не верь! – говорю я.

– Что?

– Не верь! – повторяю я.

– Как же не верить, если…

– Не верь, и всё тут! Может, Мики подох частично?.. Говорят, что тело умирает, а душа продолжает жить ещё…

– Думаешь, что…

– Почему бы нет?

– Глупости! – говорит Давид. – У Мики были усы, хвост, зелёные глаза, а души не было… У котов не бывает…

– Может, у Мики была?

– Ты так думаешь?

– Может, перед тем, как… Может, он знак какой-то подал?

– Я писал стихи, – говорит Давид, – а Мики лежал на столе и смотрел, как я пишу. И вдруг подох…

– Не верь! – говорю я. – Другого выхода нет… Ты вот запомни, что другого выхода нет… Когда от меня ушла моя девушка, я не поверил, что она ушла; её не было рядом, а я не верил… И сейчас не верю… Скоро тридцать лет, как не верю…

Давид кладёт на стол пачку сигарет, но не закуривает.

– Зачем? – вдруг спрашивает он. – Раз знаешь, что твоя девушка тебя оставила, то зачем?..

– Другого выхода нет! – говорю я. – В парке была «наша скамейка», а вокруг неё – «наши кусты»… И «наша тишина»… И дыхание моей девушки. А когда она вдруг… Я не поверил… Кусты давно уже вырублены, скамейка развалилась, а я всё равно прихожу в парк и говорю себе: «Здесь ты… Здесь…» Знаешь, у моей девушки были зелёные глаза…

– Правда?

– Зелёные!

– Надо же!.. – Давид поднимает ко мне голову. – А мой Мики подох…

– Не верь! – говорю я.

Мы молча выпиваем ещё по кружке.

– Надо же!.. – говорит Давид и вдруг, взглянув на часы над стойкой бара, вскакивает с места, словно пчелой ужаленный.

– Ты куда? – спрашиваю.

– Пойду я! – отвечает Давид. – Время кормить Мики!

Белый ветер

Это нашло на них вдруг – словно провал тишины или вспышка лесного пожара.

– Ишь ты! – тяжело выдохнула она. – Ишь ты!

Он приподнял брюки, поправил сбившуюся на потной спине рубаху и отвернулся.

– Уходишь? – спросила она.

– Я – человек! – ответил он.

– Что?

– Люди всегда уходят.

– Захочу ещё! – сказала она.

– Неважно! – ответил он.

– Нет?

– Нет!

– Я всё равно захочу ещё!

– И я!

– Да?

– Неважно…

В комнате было и чисто, и светло.

– Приду ещё, – сказал он.

– Не надо! – ответила она.

– Нет?

– Нет!

Он помолчал.

– У тебя горячее плечо, – сказала она.

– Да?

– И пальцы тоже… – у неё напряглись глаза, а потом шея.

– Теперь ты как школьница! – сказал он.

– Что?

– Как школьница в ночь перед экзаменом.

У неё напряглись ещё и губы.

Она прошептала:

– Однажды мой муж повесился.

– Вот как?

– Мужчина в жизни женщины всегда испытание.

Он продолжал смотреть на её губы.

– Живые – живут! – сказал он.

– А кто ни жив, ни мёртв?

– Таким на земле не место!

Она отвернула голову.

Вдруг он прошептал:

– Я сказал глупость?

– Мне понравилось!

– Да?

– Скажи глупость ещё!

– Зачем?

– Когда мужчина говорит глупость, он говорит искренне…

– Ты о чём?

– О живых и мёртвых, и о тех, которым не место…

– Я приду ещё! – сказал он.

– Не надо!

– Нет?

– Нет!

– Жаль! – он заглянул в её глаза. Они были сухие и светлые. – Сейчас ты не как школьница, а как богиня!

– Та, что на Олимпе?

– Упаси Бог! – сказал он, подумав: – «Самое опасное в жизни – это оказаться на Олимпе…»

– Это закон?

– Закон!

В дверях она сказала:

– Оставлю Олимп и переберусь на маленькую горку.

– Так-то лучше! – сказал он и поклонился.

Возле домика вдовы лежали две грязные козы и тощий козёл, а по пустырю, заросшему дикой травой, бегал лёгкий белый ветер.

Мое бедное, печальное лето

Даниэлю Клугеру

Когда тебе за пятьдесят, то хозяева норовят как можно быстрее от тебя избавиться, заявив, что сейчас в стране экономическая лажа и ещё всякое такое…

Теперь мне приходится целыми днями мотаться в поисках другой работы, а намотавшись без всякой пользы, брести к центральной автобусной станции, где в одном из киосков давняя знакомая всегда готова угостить рюмкой вина.

Сегодня она вдруг говорит, что мне не мешало бы приобрести новый костюм.

– Как это? – вздрагиваю я.

– Тебе просто необходимы новый пиджак и брюки!

– Сейчас не время! – говорю я. – Теперь в стране экономическая лажа и всякое ещё такое…

– Хотя бы брюки…

Пью и думаю, сколько же это человеку нужно потратить сил и денег, чтобы досыта поесть, оплатить жильё и приобрести диск джазовой музыки, а потом, устав от беседы с самим собой, я кланяюсь знакомой из киоска и бреду домой.

– Ничего? – спрашивает жена.

– Ничего! – отвечаю я.

Жена качает головой и устало улыбается, а я отворачиваю голову, потому что самое для меня печальное, это видеть, как жена устало улыбается.

– Поешь вот! – говорит жена.

Заглядываю в зелёную кастрюльку – на дне три рисовые галочки. «М-м-да…» – думаю я, потому что на прошлой неделе рисовых галочек было три и вдобавок ещё кусочек рыбы.

– Нет аппетита, – говорю я.

– Поешь позже!

– Поешь ты! – смотрю на усталое лицо жены, а потом смотрю на её руки. Кажется, они тоже усталые.

– Пойду и прилягу, – говорю я.

В это лето я заставляю себя засыпать рано, так как иногда удаётся увидеть значительный сон. Например, на прошлой неделе в моём сне звонил телефон.

– Господин Лан? – спросили меня.

– Верно! – признался я.

– Побеспокоить разрешите?

Я разрешил.

– Говорит член комиссии по выборам нового мэра города. Вы ведь голосовать будете?

– Нет! – сказал я.

– Вы против выборов?

– Нет!

– Выходит, голосовать будете?

– Нет!

– Простите, вы господин Лан?

– Да!

Член комиссии по выборам мэра города немного помолчал, а потом вслух предположил:

– Надеемся, вы – гражданин достойный?

– Да! – ответил я. – И моя жена – достойная, и мои дети – достойные, и мои внуки… Они ещё достойнее, чем моя жена и мои дети!..

– Выходит, ваши внуки голосовать уж точно будут!

– Нет!

– Как же так?

– Мои внуки ещё не родились и, кроме того, разве новый мэр города не станет таким же лгуном, как и прежние?

– Однако, согласитесь, что выбрать мэра города необходимо!

– Выберите меня!

Член комиссии снова помолчал.

– Зачем это вам? – вдруг сказал он. – Зачем вам потом становиться лгуном?..

– Ладно, – заявил я, пытаясь изо всех сил не просыпаться, – свою кандидатуру снимаю!

Но обычно я просыпаюсь…

Сегодня ничего значительного мне не приснилось, и этот факт меня сильно обеспокоил. Я позвонил в поликлинику.

– Доктор, – сказал я по телефону, – как сделать, чтобы уснуть эдак на лет пять?

– А что? – спросил доктор. – Проблемы?

Я подумал о новом костюме и о рисовых галочках на дне зелёной кастрюльки.

– Нет-нет, разумеется, – сказал я, – никаких проблем!

– Не верю!

– Нет?

– Так не бывает!

– Доктор, мне бы хотя бы пять лет пожить во сне…

– Пять лет?

– Да, доктор!

– Во сне?

– Именно так, доктор!

Кажется, доктор задумался, и вдруг спросил:

– Считаете, что жить во сне – это нормально?

– А жить не во сне? – спросил я в ответ.

Доктор извинился, сказав, что у него много работы.

Я вернулся в постель, надеясь, что сегодня, если и не удастся увидеть во сне что-либо значительное, то хотя бы не своё ближайшее будущее.