Александр Грог - Время своих войн 1-2
Все, кроме «Первого» и «Пятого», перебивались частностями.
Кто–то знал и мог подтвердить патологическую трусость Чубайса, которой был свидетелем, когда тот (по должности) был вынужден наведаться в Чечню. Большинство знали Квача, если не явно, то хотя бы заочно, поскольку читали его работу: «История русского спецназа» и иные, уже закрытого типа, в частности и ту, где доказывалось, что достаточно 400 специалистов, чтобы ввергнуть в хаос Соединенные Штаты Америки. Полковник Квачков, успевший за время работы в Генштабе (факт который публично отрицался) обрасти знакомствами, настойчиво проталкивал эту идею, и даже случились некоторые подвижки. Как раз в то самое время работа, вернее ее выводы, попали в печать, обеспокоилось правительство США, и оно выдвинуло нечто вроде ноты, что в России разрабатываются концепции, не отличающиеся от террористических, беря на вооружение методы направленные им в помощь. Тут же случилось это непонятное «покушение», и полковник Квачков Владимир Васильевич, русский офицер, теперь сидел в тюрьме, дожидаясь конца следствия и суда. Сработало ли государство в государстве, сами штатовцы ли сделали заказ–предложение Чубайсу, или это была его личная инициатива, в надежде запастись еще одним пакетом индульгенций — страховка на то, что ситуация изменится, и его положение пошатнется, теперь не имело никакого значения. Проект–предложение Квачкова, русского по национальности, мировоззрению и духу, было надежно похоронено.
Для группы все ясно. Проигран очередной бой. Можно многое (из наработанного, проверенного) переносить на ступень следующую, увеличивая едва ли не до бесконечности масштаб задачи, ориентируясь при этом исключительно на людей отчаянных, вооруженных собственной логикой и поддержкой государства, по известной формуле партизан или профессиональных специалистов, взявших на вооружение своеобразный девиз и философию личной войны: «максимальный урон минимальными средствами». Но государство, усилиями врага внутреннего, капитулировало, исчезла не только его материальная поддержка, но, что много страшнее, — моральная. Это оказалось гораздо в большей степени разрушительным.
Потому–то, когда начали уничтожать школы, направления, пошли приказы о разгоне, расформировании, о переводах в МВД, не разошлись, но и не остались, не растворились по Армии, загнанные в тупики — перешли на самообеспечение. Всем, в том числе и моральной правотой, взялись снабжать себе сами. Все для того, чтобы сохранить группу.
----
ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):
«За один только 1994‑й год потери государственной казны от приватизации «по Чубайсу» составили 1 669.000.000.000 (триллион 669 миллиардов рублей). Продав 46 815 предприятий, «Госкомимущество» Чубайса дало казне менее одного миллиона долларов, в то время как аналогичная приватизация в Чехии по объему в два раза меньше — 25 000 предприятий — принесла доход государству в 1,2 миллиарда долларов…»
(По данным Контрольно–бюджетного комитета)
«Суммарные потери от разрушения экономики страны только за один 1996-ой год в два с половиной раза превысили потери в Великой Отечественной войне…»
(Из доклада Комиссии Государственной Думы по итогам приватизации)
«Цветные металлы — стратегический запас России, вывезенный в начале «перестройки» под видом «вторсырья» — обеспечили Западным странам (по их собственному признанию) независимость на 50–60 лет…»
«Запрет на ввоз в Россию обработанного хлором мяса птицы может негативно сказаться на отношениях Вашингтона и Москвы…» «Российские официальные лица должны осознать какие сложности создаст данное правило для нашей отрасли, а также как это подействует на наши отношения в целом…» «Мы предполагаем, что предлагаемая норма вероятнее всего не сработает…»
/министр сельского хозяйства США Том Вилсак/
«Восток будет для Западной Европы рынком сбыта и источником сырья!..»
Адольф Гитлер, сентябрь 1941 г.
(конец вводных)
----
— Закон улицы справедлив! Ах ты не с нашей улицы? Тогда какого хрена ты здесь делаешь? Дай отчет! Уболтать пытаешься по своему юсовскому пиндосскому адвокатскому состоянию карманной души? В рыло! На штык! Штатовский народ несет ответ за политику своего правительства, коль скоро он его выбирал, а разбираться — кто там за кого голосовал, сколько кукишей в кармане держал, это к …!
Лешка — Замполит не говорит — куда именно, но тут и так понятно.
— Мелочиться? Вошей среди клопов искать? Если пиндосия воюет, а она всегда воюет, везде свое звездорыло полосатое сует, пусть хоть с Ираком, до которого нам, казалось бы, дела нет, но тут любой честный человек, даже не связанный кровными узами с этой страной (родственными или духовными), где бы он сам не находился, имеет полное право к ногтю всякого штатовца! Мирный штатовец? Бизнесмен? Мирных бизнесменов нет! Всякий штатовец — проштатовец, проводник политики собственного правительства в любой стране мира. И точка! Закон улицы! Первый начал? Шагнул подошвой на нашу улицу? Покосился в ее сторону? — Виновен!
— Закон коллективной гражданской ответственности за государственные преступления? — хмыкает Сергей — Извилина.
— Вот! — восклицает разгоряченный Леха, толкая Петьку — Казака в бок. — Ты Извилины держись — он дальше видит, понимает: «что — зачем — почем», да что из этого получится! Будет такой приказ — будем работать и по проводникам идеологий. Уж я им такие «Окна» устрою — форточки не найдут! Отчего, скажите, должен расхлебывать всю эту грязь, что льется из «окон» еврея Нагиева? Почему не русского Вани, Васи или Степана, с которого я по–родственному могу спросить: что же ты, подонок, блядь ты этакая, козел вонючий делаешь?.. С еврея же — как с гуся — не усовестишь, с него, к тому же, спросить нельзя, и уж, тем более, морду щупая, потому как сочтут, что придираюсь за этот самый симитизм его — его морда на все счета священная, пусть хоть по самые пейсы измазался в своем новотворчестве, дерьмо не только ртом, из ушей плывет, а не заткни! Все знают, что ему ихним кагалом наперед греховать отпущено, и приберут его исключительно собственные кошерные черти, как загнется, похоронят с почетом на самом лучшем месте, потому как находится он на переднем крае ихней войны. Ему за это, опять же с разрешения собственного кагала, разрешено собственные пейсики сбрить, кипу не носить, свининку на банкетах кушать, некошерной водочкой запивая, потому как он диверсант на чужой — считай нашей! — территории, которую готовят под свою, и здесь он, сука–диверсант, выделяться не должен. Считаешь, мы — диверсанты? Да мы — дети перед такими! Мы — взвод, а тут — дивизия в одном лице, или куда там — дивизий! — армия! — Леха говорит, едва не захлебываясь. — Всякая такая сволочь на телевидении — армия, и свой грязевой фронт держит! Грязи! Больше грязи! С собой занести, выдумать, объявить чистое грязью — лишь бы одно утопить, замазать Россию на века!
Говорит горячо, а выговорившись, никак не может остыть, все хочет прибавить.
Не стоило бы повторяться Не место, где столь часто надо «гвоздь в гвоздь», такое только «Змею» — командиру группы — положено, или Седому, поскольку он еще и воспитатель — его занудствование уставное. Переводит дыхание и лепит вывод, к которому давно пришел — как бы подводит к черте или стенке.
— Тут только стишки одного еврейского поэта–агитатора и подходят: «сколько раз встретишь — убей!», примерно так… И извиняйте, что не в рифму.
Леха, до краев заполненный удушливым гневом, сторон не видит в поисках правды, цепляет на себя репей древних проблем. «Замполит», он же «Балалайка», прозванный так за неистребимую тягу всему давать простые объяснения, а именно: — «проискам мирового империализма», с недавнего времени уточнил адрес этого империализма и его национальную принадлежность.
Некоторые вещи, когда их концентрация переходит какой–то мыслимый рубеж, уже не могут считаться случайными…
— Вот скажи, ты мух жалеешь?.. А за что не жалеешь? — допрашивает Леха и сам же отвечает: — За то, что везде лезут и переносчики всякой заразы. Скажи и в чем разница? Если, конечно, размеры не брать… Нет разницы! Везде лезут и разносчики! Новозадворскую даже не беру примером! Так переживать ли, что муха–баб или не баб? Прихлопнуть без рассматривания яиц! Да только за то, что на хлеб села, потопталась, испоганила. А не испоганить они не могут! Вот муха Толстая — я о мухочеловеке говорю — села на хлеб русский, описала деревню, крестьянство — что не образ, то гадость! А по другому может? В состоянии ли, потому как всякая муха с гавно слетела, и его же выискивает, все вокруг себя под собственные видения–желания равняет? Рисует мир, которого не знает, чуждый себе, но рисует таким, каким видеть хочет! Да сколько не было поколений за той Толстой, они хлебушек не сажали, даже рядом не стояли, а только топтались, гадили на хлебушек! — говорит Леха, для убедительности, случайно, но копируя манеру Седого и даже голос его. — К культуре, к образованию, к чистоте их близко подпускать нельзя, потому как разносчики! Вот та же Толстая, не возьми, сейчас топчется на определении талантов — видишь на какой хлебушек села? — на само будущее его! Определяет теперь — что талант, а что нет — что хорошо, а что плохо! В расход! Или вот другой полностью опустившийся бабец — мухабаб Милявская — подстать ей, еще и неряха, да и дивизит еще про то, убеждает: «пусть говорят!» Я в женщин никогда не стрелял, даже не целился, но тут… И не дрогну! И совесть не заест, потому как с говна, да на хлебушке топтаться, да говорить, что это хорошо, да яйца свои стремиться на всем отложить — за такое, сами понимаете…
