Александр Грог - Время своих войн 1-2
— Профессионал блядью не станет — только патриотизм дает смысл работы. Продался? Остальное потеряло смысл, а без смысла работа «не покатит», тут точно не быть профессионалом — потому как недоделанный, готов стать блядью повторно и еще раз!
Так Лешка — Замполит выстраивает свою логическую цепочку бесперспективности предательства как явления.
— Предатель — всегда недоделыш, ему вечно будет чего–то не хватать до полноты; так и будет продаваться в надежде компенсировать ущербность, но его знания, умения — все! — неполны изначально, ущербны! — Тут Леха переводит дух и продолжает еще более зло: — Про душу сволочи умолчу по причине переполняющей меня матерности. Изгавкаюсь! Все мы бобики разные, но вскормлены одним. Пусть привязь теперь такая, что шариком катись в любую сторону, — все одно! Потому, тут либо пуля в лоб, либо жди на вечной страже, выглядывай… жди момента в глотку тому, кто в доме решит пошарить, в расчете что хозяева спят! Есть связи, которые не рвутся, и если русский офицер не патриот — значит, это… значит не офицер он, а сука!
Времена подлые.
Это тот самый год, когда взяли Квача — состоялось смешное покушение на Чубайса — фигуру в жизни России одиозную, и по этому делу арестовали Квачкова, человека с биографией. Удивлялись… Кто–то ляпнул, а не сговорился ли он с самим Чубайсом, и Лешка — Замполит рассвирепел.
Много непонятного. А Извилина так и говорит:
— Это не может быть по определению, поскольку не может быть вообще!
И действительно… Школа одна, одинаковые «уставные» к подобным мероприятиям, которые составляются опытом поколений, практикой войн. Если выставлена засада, то шансы у противника остаются минимальные, скорее случайные. Одна школа специалистов — советская школа — опирается на кровавое: на Финскую, на опыт Отечественной, на Афганскую. Оттуда черпает и будет до следующего раза.
Словно охрана Чубайса разыгрывала неважненький учебный спектакль сама с собой. Здесь и оставление охраняемого объекта, и ковбойская перестрелка со своими пукалками против автоматов — странная перестрелка, будто та и другая сторона больше всего на свете боялись кого–нибудь зацепить…
— Если не перекрыты маршруты движения в ту и иную стороны, это не является засадой по определению. Это ничем не является! — говорит «Третий»: — Могли б, хоть насмех, елочки подрубить.
— Кто ходит на охоту с куском мыла в полкило? — возмущается Лешка — Замполит: — Помнится, в Палермо местные удачно на какого–то прокурора поохотились — так там под двести было! Пожадничал?
То, что на квартире у Квача обнаружили взрывчатку, его неучастие в этом балагане в глазах всех только подтверждало. Идти на операцию и не подчистить за собой? Не безграмотность — чушь! Да и на кой ляд оставлять запасик, если здесь получалась едва ли не новогодняя хлопушка? Достаточно было увидеть тот фрагмент, что показали в новостях — взрывное устройство располагалось ниже полосы уровня дороги, и даже сугроб в ее сторону не раскидало. Еще и неснаряженное, без оболочки… Шишки с елей стряхивать? Галок пугать? Да взорвали после того, как машина метров сорок проехала… Тут совсем уж… тут даже слов нет!
— Как он там? Кто–то знает?
— Держится, как положено.
— А как положено?
— Молчит.
— Что думаете? Если, вдруг, он?
— Контуженный.
— Не настолько контуженный, чтобы так сработать…
Номер Первый прерывает треп.
— Абстрактная полемика. Некорректно обсуждать действия, коль скоро не обладаешь той же исходной информацией, что и командир на момент принятия решения. К моменту обсуждения знаешь больше, по крайней мере — чем закончилось. Давайте собственное решение.
Не изменяя своему правилу, на месте — «на коленке» — расписывают, как бы действовали сами — пусть даже с катастрофическим недостатком материальных средств. Опять получается, что не было у Чубайса шансов, если бы против него сработали специалисты — совсем не было.
— Подстава, типичная подстава! Квач — практик, в Афгане топтался.
Смурнеют… Что там говорить, стоимость одноразового гранатометного типа «Муха» (которые они, кстати, в Афганистане, выходя на боевые, брали целыми связками — носили как дрова) была в несколько раз меньше стоимости автомата Калашникова.
— Чубайс на всякий случай пути отхода готовит. Сорвется к Абрамовичу в Англию — тот ему уже яхту с подводной лодкой приготовил.
Это «Третий» выговаривает свое наивное.
— Устами младенца…
— Второе ограбление России.
— Обрамление, — поправляет Леха, — Но с учетом, что первая буква — «А». Впрочем, одно и то же. Там где зацепилось «абрамление», тут же пойдет и ограбление.
Знание «еврейской истории» — ее отпечатка на теле России, возбудила к мятежу худшие свойства характера. Всяческие попытки подавить этот мятеж, только изнурили организм. Лешка верил в возможность хирургического решения проблемы, но не верой праведника, а неистовой верой шамана. Разве не верно такое: уничтожь причины, и с ними уйдет болезнь. То, что «Троцкий — проститутка», узнал гораздо раньше, чем — кто он такой, да и вообще, имеет ли словцо отношение к миру людей. Так котельщик загадочно обругал своего запившего сменщика, на что тот смертельно обиделся — гораздо сильнее, чем за другие самые черные слова, и дело едва ли не дошло до драки. Последующие познания (гораздо более поздние — на какое–то время об этом интересном русском ругательстве Лешка забыл) уважения к нему, к Троцкому, не прибавили, скорее напротив, в той степени, что ледоруб в затылке Льва Бронштейна считал справедливым, хотя запоздалым и уж явно недостаточным (не по грехам) возмездием. Пришло и понимание, что в сегодняшние схожие времена неплохо бы производство ледорубов и героев (исполнителю приговора сталинским указом было присвоено звание Героя Советского Союза) поставить на поток, да поискать также иные, уже «оптовые» решения…
Не приведи бог никому в палачах быть, а без него нельзя.
Но Лешка не палач, пока не палач. Человек все плохое, что в нем есть, склонен прятать за словами, а не поступками, хотя они как раз и могли бы составить преграду не в пример прочную и непроницаемую, чем частокол слов.
Пресса пугала вселенскими катаклизмами: от мчащегося к земле астероида, для которого уже приготовлена озоновая дыра, до СПИДа, в не меньшей степени угрожающего всему человечеству, а не только педерастам и прочим путаникам предназначения некоторых дыр — и словно поголовно заболела сама, требовала этим вопросам неотложно предоставить все мировые умы и мировые ресурсы. Подобные информационные завесы ставятся, когда где–то кого–то хотят обворовать не по мелкому — увести страну, как уводят автомобиль с работающим двигателем, пока хозяин, разинув рот, пялится на небо. Можно увести и с самим хозяином, а когда придет в себя, начнет недоумевать, предъявить документы на смену владельца, что теперь он только придаток к машине, с которым новые хозяева еще не решили — оставить для обслуживания или выбросить на обочину, а пока ему положено платить за проезд, даже если везут в «не туда»…
«Первый» — Воевода и «Пятый» — Извилина молчат, они не категоричны в своих выводах, к которым давным–давно пришли. «Пятый» — Сергей — Извилина, до всего докопался сам, все для себя решил и распределил жизнь наперед. А «Первый» (Змей — Георгиевич) по должности, по командирской должности, повидал всякого. Вплоть до 1992 присутствовал на «планерках» командиров групп, был допущен к информации, которая вызывала непроходящую тоску, которой даже сейчас, спустя столько лет, не мог поделиться ни с кем. Впрочем, уже многие к этому времени, от тракториста, оставшегося без техники, наблюдающего, как самосевкой засоряются поля, до ученого, обманувшегося в своих надеждах, в импульсном историческом гневе невольно приходили к тем же самым выводам…
Средства же информации на поле России без устали разыгрывали спектакли, делая ставку на все вместе и ни на что в отдельности — следуя собственной извращенной логике, что удержать в подчинении такую массу народа можно, только если ее основательно проредить, для чего хороши все явные и неявные средства… В третьем туре своей программы внуки и правнуки прежних монопольных распорядителей печатным словом отошли от кровавой пошлости, что закрутили в 1917 их деды — современные методы не столь явны, но гораздо опустошительней. Уже уничтожался не какой–либо слой, чтобы заполнить, занять его место, шли не штучные ликвидации наиболее талантливых представителей, а неким оптом, территориями.
Все, кроме «Первого» и «Пятого», перебивались частностями.
Кто–то знал и мог подтвердить патологическую трусость Чубайса, которой был свидетелем, когда тот (по должности) был вынужден наведаться в Чечню. Большинство знали Квача, если не явно, то хотя бы заочно, поскольку читали его работу: «История русского спецназа» и иные, уже закрытого типа, в частности и ту, где доказывалось, что достаточно 400 специалистов, чтобы ввергнуть в хаос Соединенные Штаты Америки. Полковник Квачков, успевший за время работы в Генштабе (факт который публично отрицался) обрасти знакомствами, настойчиво проталкивал эту идею, и даже случились некоторые подвижки. Как раз в то самое время работа, вернее ее выводы, попали в печать, обеспокоилось правительство США, и оно выдвинуло нечто вроде ноты, что в России разрабатываются концепции, не отличающиеся от террористических, беря на вооружение методы направленные им в помощь. Тут же случилось это непонятное «покушение», и полковник Квачков Владимир Васильевич, русский офицер, теперь сидел в тюрьме, дожидаясь конца следствия и суда. Сработало ли государство в государстве, сами штатовцы ли сделали заказ–предложение Чубайсу, или это была его личная инициатива, в надежде запастись еще одним пакетом индульгенций — страховка на то, что ситуация изменится, и его положение пошатнется, теперь не имело никакого значения. Проект–предложение Квачкова, русского по национальности, мировоззрению и духу, было надежно похоронено.
