Ян Потоцкий - Рукопись, найденная в Сарагосе
– Сеньор дон Хуан, здесь я уже не Уседа, а Мамун бен Герсом, еврей по религии и происхождению.
Потом он показал мне свою обсерваторию, лаборатории и все закоулки своего таинственного жилища.
– Объясни мне, пожалуйста, – сказал я ему, – имеет ли твое искусство какое-нибудь реальное основание? Мне сказали, что ты – астролог и даже чернокнижник.
– Хочешь, произведем опыт? – ответил он. – Смотри вот в это венецианское зеркало, а я пойду закрою ставни.
Сначала я ничего не видел, но через некоторое время в глубине зеркала стало как будто понемногу светлеть. Я увидел герцогиню Мануэлу с ребенком на руках.
Когда цыган произнес последние слова и мы все превратились в слух, с нетерпеньем ожидая, что будет дальше, пришел один из таборных с отчетом за день. Цыган ушел, и в тот день мы его больше не видели.
ДЕНЬ ПЯТЬДЕСЯТ ДЕВЯТЫЙ
На другой день мы никак не могли дождаться вечера и собрались задолго до прихода цыгана. Довольный тем, что вызвал в нас такой интерес, он без нашей просьбы сам начал рассказ.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ ВОЖАКА ЦЫГАН Я остановился на том, что, глядя в венецианское зеркало, увидел герцогиню с ребенком на руках. Через некоторое время видение исчезло, Мамун открыл ставни, и тогда я сказал:
– Почтенный чернокнижник, я думаю, для околдования моих глаз ты не прибегал к помощи нечистой силы. Я знаю герцогиню, однажды она меня уже обманула куда более удивительным способом. Словом, если я видел ее изображение в зеркале, то уверен, что она находится в этом замке.
– Ты не ошибся, – ответил Мамун, – и мы сейчас пойдем к ней завтракать.
Он открыл потайную дверь, и я упал к ногам жены, которая не могла скрыть своего волнения. Наконец, овладев собой, она промолвила:
– Дон Хуан, я должна была сказать тебе все, что говорила в Сорриенте, так как это правда. Решения мои бесповоротны, но после того как ты уехал, я пожалела о своей жестокости. Природный инстинкт заставляет женщин содрогаться перед каждым бессердечным поступком. Подчиняясь ему, я решила дождаться тебя здесь и в последний раз проститься с тобой.
– Сеньора, – ответил я герцогине, – ты была единственной мечтой моей жизни и заменишь мне действительность. На путях будущей судьбы своей забудь навеки о доне Хуане. Пусть будет так, но помни, я оставляю у тебя свою дочь.
– Ты скоро ее увидишь, – прервала герцогиня, – и мы с тобой вместе вручим ее тем, кто будет отныне заботиться о ее воспитании.
Что вам сказать? Мне казалось тогда, да и теперь кажется, что герцогиня была права. В самом деле, разве я мог жить с ней, и будучи и не будучи ее мужем? Даже если нам удалось бы избежать любопытства посторонних, мы не укрылись бы от глаз наших слуг, и соблюсти тайну было бы невозможно. Нет никакого сомнения, что судьба герцогини сложилась бы совсем иначе, так что мне казалось – она была права. Я покорился и стал ждать скорого свидания с моей маленькой Ундиной. Ей дали такое имя, потому что она была крещена водой, а не миром.
Мы вместе обедали. Мамун сказал герцогине:
– Сеньора, по-моему, следовало бы уведомить сеньора относительно некоторых обстоятельств, о которых он должен знать, и, если ты того же мнения, я возьму это на себя.
Герцогиня согласилась. Тогда Мамун обратился ко мне с такими словами:
– Сеньор дон Хуан, ты ступаешь по земле, недоступной взору простого смертного, здесь каждый клочок таит тайну. Эта горная цепь полна пещер и подземелий. Там живут мавры, после изгнания из Испании они никогда оттуда не выходили. Вон в той долине, что раскинулась перед твоими глазами, ты увидишь воображаемых цыган, одни из которых – магометане, другие христиане, а третьи не исповедуют вовсе никакой религии. На вершине той скалы ты видишь звонницу, увенчанную крестом. Это монастырь доминиканцев. У святой инквизиции есть основания смотреть сквозь пальцы на то, что тут делается, а доминиканцы обязаны ничего не видеть. В доме, где ты находишься, живут израильтяне. Каждые семь лет испанские и португальские евреи собираются здесь для празднования субботнего года, ныне они празднуют его в четыреста тридцать восьмой раз, считая с юбилейного года, который отметил Иисус Навин. Я сказал тебе, сеньор Авадоро, что среди цыган, живущих в этой долине, одни – магометане, другие – христиане, третьи – не исповедуют вовсе никакой веры. На самом деле, эти последние – язычники, потомки карфагенян. В царствование Филиппа II было сожжено несколько сот таких семейств, только некоторые укрылись на берегах маленького озера, образовавшегося, как говорят, в кратере вулкана. У доминиканцев этого монастыря там есть своя часовня.
Вот что мы придумали, сеньор Авадоро, насчет маленькой Ундины, которая никогда не узнает о своем происхождении. Ее матерью считается дуэнья, женщина, безраздельно преданная герцогине. Для твоей дочери выстроен славный домик на берегу озера. Доминиканцы этого монастыря научат ее основам религии. Остальное предоставим заботам провидения. Ни один любопытный не доберется до берегов озера Ла-Фрита.
Пока Мамун это говорил, герцогиня уронила несколько слезинок, а я не мог удержаться от плача. На другой день мы отправились вот к этому самому озеру, возле которого находимся сейчас мы с вами, и устроили здесь маленькую Ундину. А на следующий день герцогиней овладела прежняя гордость и высокомерие, и признаюсь, прощанье наше не было особенно нежным. Не задерживаясь больше в замке, я сел на корабль, высадился в Сицилии и договорился с капитаном Сперонарой, который взялся доставить меня на Мальту.
Там я пошел к приору Толедо. Благородный друг мой сердечно обнял меня, отвел в отдельную комнату и запер дверь на ключ. Через полчаса дворецкий приора принес мне обильную снедь, а вечером пришел сам Толедо с большой пачкой писем – или, как выражаются политические деятели, депеш – под мышкой. На другой день я уже выехал с посольством к эрцгерцогу дон Карлосу.
Я застал его императорское высочество в Вене. Как только я отдал ему депеши, меня сейчас же заперли в отдельной комнате, как на Мальте. Через час ко мне вошел сам эрцгерцог; он проводил меня к императору и сказал:
– Имею честь представить вашему императорско-апостольскому величеству маркиза Кастелли, сардинского дворянина, и одновременно просить для него звание камергера.
Император Леопольд, придав своей нижней губе самое приветливое выражение, спросил меня по-итальянски, как давно я оставил Сардинию.
Я не привык разговаривать с монархами, а еще меньше – лгать, так что вместо ответа склонился в глубоком поклоне.
– Очень хорошо, – промолвил император, – зачисляю вашу милость в свиту моего сына.
Таким способом я сразу волей-неволей стал маркизом Кастелли и сардинским дворянином.
В тот же самый вечер у меня страшно разболелась голова, на другой день началась горячка, а через два дня оказалось – оспа. Я заразился ею на одном из постоялых дворов Каринтии. Болезнь была очень тяжелой и даже опасной; однако я вылечился – и не без выгоды, так как маркиз Кастелли совсем не похож на дона Авадоро; переменив фамилию, я изменил и наружность. Теперь меньше, чем когда-либо, можно было узнать во мне ту Эльвиру, которая когда-то должна была стать вице-королевой Мексики.
Как только я выздоровел, мне сейчас же вручили почту из Испании.
Между тем Филипп Анжуйский правил Испанией, Индиями – и даже сердцами своих подданных. Но понять не могу, какой бес вмешивается в такие минуты в дела властителей. Король дон Филипп и королева – его супруга – стали в некотором роде первыми подданными герцогини Орсини. Кроме того, в Государственный совет допускали французского посла – кардинала д'Эстре, что крайне возмущало испанцев. Мало того, французский король Людовик XIV, считая, что ему все позволено, расположил в Мантуе французский гарнизон. Тогда у эрцгерцога дона Карлоса появилась надежда взять власть в свои руки.
Это было в самом начале 1703 года; однажды вечером эрцгерцог послал за мной. Сделав несколько шагов навстречу мне, он изволил меня обнять и даже нежно прижать к своему сердцу. Такой прием сулил нечто необычайное.
– Кастелли, – сказал эрцгерцог, – у тебя нет никаких вестей от приора Толедо?
Я ответил, что пока никаких нет.
– Это был замечательный человек, – прибавил эрцгерцог после небольшого молчания.
– Как это – был? – удивился я.
– Да, да, – продолжал эрцгерцог. – Именно – был. Приор Толедо умер на Мальте от гнилой лихорадки, но ты найдешь в моем лице второго Толедо. Оплачь своего друга и будь верен мне.
Я оплакал горькими слезами потерю друга и понял, что теперь мне уж не удастся перестать быть Кастелли. Я стал послушным орудием в руках эрцгерцога.
На следующий год мы отправились в Лондон. Оттуда эрцгерцог поехал в Лиссабон, а я – к войску лорда Питерборо, которого, как я уже вам говорил, когда-то имел честь знать в Неаполе. Я был при нем, когда он, вынудив Барселону сдаться, прославил себя благородным поступком. Во время капитуляции некоторые отряды союзных армий вступили в город и принялись его грабить. Герцог Пополи, который тогда командовал войсками от имени короля дона Филиппа, пожаловался лорду на это.
