Ян Потоцкий - Рукопись, найденная в Сарагосе
– Вот тебе доказательство, друг мой, что к одной и той же цели ведут разные пути. И я тоже, совершенно так же, как ты, – кавалер ордена Калатравы.
Меня это до крайности возмутило.
– Вижу, – ответил я, – но кавалер ты или нет, сеньор Бускерос, предупреждаю тебя: если я когда-нибудь замечу, что ты шпионишь в домах, где я бываю, то я поступлю с тобой, как с последним мерзавцем.
Бускерос сделал самую приятную мину, какую только мог, и ответил:
– Любезный пасынок, я бы должен потребовать от тебя объяснений, но не могу на тебя сердиться и всегда был и буду твоим другом. В доказательство я хотел бы потолковать с тобой о некоторых очень важных вещах, касающихся тебя, и, в частности, герцогини де Авила. Если тебе это интересно и ты хочешь послушать, отдай свою лошадь стремянному и давай зайдем с тобой в кондитерскую.
Задетое любопытство и забота о дорогом моему сердцу существе заставили меня согласиться. Бускерос велел принести прохладительные напитки и повел какие-то совершенно бессвязные речи. Сперва мы были одни, но вскоре пришло несколько офицеров валлонской гвардии. Они сели за стол и заказали шоколад.
Бускерос, наклонившись ко мне, промолвил вполголоса:
– Милый друг, ты немного расстроился, подумав, что я подкрался к герцогине Авиле. Но я услыхал лишь несколько слов, и они не выходят у меня из головы. – Тут Бускерос покатился со смеху, глядя на валлонских офицеров, потом продолжал: – Милый пасынок, герцогиня сказала про тебя: "Там – муж Мануэлы, здесь – вдовец Леоноры".
При этом Бускерос опять покатился со смеху, глядя по-прежнему на валлонских офицеров. Этот маневр повторился несколько раз. Валлонцы встали, прошли в угол и, в свою очередь, заинтересовались нами. После этого Бускерос вскочил и, ни слова не говоря, ушел. Валлонцы подошли к моему столику, и один из них весьма учтиво обратился ко мне:
– Мои товарищи и я хотели бы знать, что ваш товарищ нашел в нас такого смешного.
– Сеньор кавалер, – ответил я, – вопрос этот вполне обоснован. В самом деле, мой товарищ покатывался со смеху по совершенно непонятному для меня поводу. Однако могу заверить, что предмет нашей беседы не имел никакого отношения к вам: речь шла о семейных делах, в которых не было ничего смешного.
– Сеньор кавалер, – возразил валлонский офицер, – я должен сказать, что ответ твой не вполне меня удовлетворяет, хотя и делает мне честь. Пойду передам его товарищам.
Валлонцы, видимо, стали совещаться между собой и спорить с тем, который передал им мой ответ. Через некоторое время тот же самый офицер опять подошел ко мне и промолвил:
– Товарищи мои и я расходимся в том, какие выводы вытекают, сеньор кавалер, из твоего любезного объяснения. Товарищи мои считают, что мы должны им удовлетвориться. К несчастью, я держусь противоположного мнения, и это так меня огорчает, что, желая предупредить последствия моего взгляда, я предложил каждому из них дать отдельно удовлетворенье. Что же касается тебя, сеньор кавалер, то я признаю, что должен обратиться к сеньору Бускеросу, но смею думать, что та слава, которой он пользуется, не сулит мне никакой чести от поединка с ним. А с другой стороны, сеньор, ты был вместе с доном Бускеросом и даже, когда тот смеялся, смотрел на нас. Полагаю поэтому, что, не придавая никакой важности этому делу, будет справедливо, если мы окончим наши объяснения с помощью той самой шпаги, которая у каждого из нас на боку.
Сначала товарищи капитана хотели убедить его, что у него нет повода драться ни с ними, ни со мной. Но, зная, с кем имеют дело, в конце концов перестали уговаривать, и один из них предложил мне себя секундантом.
Все пошли на место боя. Я легко ранил капитана, но в то же самое мгновенье получил в правую сторону груди укол, похожий на булавочный. Однако вскоре меня охватила смертная дрожь, и я упал без чувств.
Когда цыган дошел до этого места повествования, его прервали, и он пошел заниматься делами табора.
Каббалист, обращаясь ко мне, сказал:
– Если я не ошибаюсь, офицером, который ранил сеньора Авадоро, был твой отец.
– Совершенно верно, – ответил я. – Об этом упоминается в хронике поединков, составленной моим отцом, причем отец добавляет, что, опасаясь лишних споров с офицерами, не разделяющими его мнения, он в тот же самый день дрался с троими и ранил их.
– Сеньор капитан, – промолвила Ревекка, – твой отец проявил необычайную предусмотрительность. Опасение лишних ссор заставило его драться четыре раза на поединках в один и тот же день.
Шутка, которую позволила себе Ревекка по адресу моего отца, очень мне не понравилась, и я хотел было ответить ей, но тут общество разошлось, чтобы собраться только на другой день.
ДЕНЬ ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМОЙ
Вечером цыган продолжал так.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ ВОЖАКА ЦЫГАН Очнувшись, я увидел, что мне пускают кровь из обеих рук. Как сквозь туман, узнал я своих друзей: на глазах у всех были слезы. Я опять потерял сознание. Шесть недель находился я в состоянии, подобном тяжелому сну и даже смерти. Опасаясь за мое зрение, ставни держали все время закрытыми, а во время перевязок мне завязывали глаза.
Наконец мне разрешили смотреть и разговаривать. Врач принес мне два письма: одно от Толедо, который извещал меня, что едет в Вену, но с какими поручениями, было непонятно. Другое – от герцогини Авилы, но написанное не ее рукой. Она сообщала, что ведутся какие-то розыски на улице Ретрада и что за ней следят даже в ее собственном доме. Выведенная из себя, она уехала в свои именья, или, как говорят в Испании, владения. После того как я прочел оба письма, врач велел закрыть ставни и предоставил меня моим собственным мыслям. И в самом деле, на этот раз я стал размышлять по-настоящему. До тех пор жизнь казалась мне усыпанной розами; только теперь я почувствовал тернии.
По прошествии пятнадцати дней мне разрешили проехаться по Прадо. Я хотел выйти из коляски и пройтись, но у меня не хватило сил, и я сел на скамейку. Вскоре ко мне подошел валлонский офицер, взявший на себя роль моего секунданта. Он сказал мне, что противник мой все время, пока я был в опасности, предавался неистовому отчаянию и что он просит позволения обнять меня. Я согласился, мой противник припал к моим ногам, прижал меня к своему сердцу и, уходя, произнес голосом, прерывающимся от рыданий:
– Сеньор Авадоро, дай мне возможность биться за тебя. Это будет самый счастливый день в моей жизни.
Вскоре после этого я увидел Бускероса, который со своей обычной бесцеремонностью подошел ко мне и сказал:
– Милый пасынок, ты получил чересчур уж строгий урок. Правда, я сам должен был бы дать его тебе, но, конечно, так не сумел бы.
– Дорогой отчим, – ответил я. – Я нисколько не сетую на рану, которую нанес мне тот храбрый офицер. При мне шпага – в предвидении того, что нечто подобное может со мной случиться. Что же до твоего участия в этом деле, то, по-моему, надо тебя отблагодарить за него, обработав твою шкуру как следует палкой.
– Полегче, милый пасынок, – возразил Бускерос, – последнее вовсе не обязательно и в данный момент противоречит даже этикету. С того времени, как мы виделись в последний раз, я ведь стал важной персоной – вроде помощника министра. Надо рассказать тебе это подробно.
Его преосвященство кардинал Портокарреро, увидев меня несколько раз в свите герцога Аркоса, изволил улыбнуться особенно ласково. Это меня ободрило, и я стал являться в дни приема, чтоб засвидетельствовать свое почтение. Однажды его преосвященство подошел ко мне и сказал вполголоса:
– Мне известно, сеньор Бускерос, что ты принадлежишь к числу наиболее осведомленных в том, что делается в городе.
На что я с удивительной находчивостью ответил:
– Ваше преосвященство, венецианцы, которые слывут неплохими правителями своей страны, относят это качество к числу тех, которые обязательны для каждого, желающего принимать участие в делах государства.
– И они правы, – заметил кардинал, после чего побеседовал еще с несколькими посетителями и удалился.
Через четверть часа ко мне подошел гофмаршал со словами:
– Сеньор Бускерос, его преосвященство поручил мне пригласить тебя к обеду, и, как мне кажется, он даже хочет после обеда с тобой поговорить. Предупреждаю тебя, однако, сеньор, чтоб ты не очень затягивал беседу, так как его преосвященство много ест и после этого не в силах бороться со сном.
Я поблагодарил гофмаршала за дружеский совет и остался обедать вместе с несколькими другими сотрапезниками. Кардинал один съел почти целую щуку. После обеда он велел позвать меня к нему в кабинет.
– Ну, как сеньор, дон Бускерос? – промолвил он. – Не узнал ты за последние дни чего-нибудь любопытного?
Вопрос кардинала поставил меня в тупик, так как ни в этот день, ни за все предшествующие я не обнаружил ничего любопытного. Однако после минутного раздумья я ответил:
