Между нами. На преодоление - De Ojos Verdes
Эмоции Мирона просачиваются в меня, и я впитываю их, словно песок соленое море. Боль, разочарование, тоска.
Режет наживую.
— Мирон?
Я вздрагиваю, когда рядом с нами появляется третий человек. Мир резко вскидывает голову к говорящему, предоставляя мне этим открытый визуальный доступ к своей мощной шее. Таращусь на кадык и вздувшиеся вены. Я бы и рада созерцать её как можно дольше, но впадаю в ступор от ответа:
— Всё нормально, пап.
Пап?! Пап! Пап, блин!
— Тогда помоги барышне встать и отведи в дом, чтобы привела себя в порядок.
Мирон стремительно перегруппировывается и через секунду оказывается на ногах. Следом — рывком подтягивает и меня. Аж позвоночник хрустит. Не пойму, это нарочитая грубость?..
А потом все связные мысли улетучиваются, когда я наконец-то вижу лицо «папы».
Иисусе.
Предупреждать же надо! Так и до сердечного приступа недалеко…
Вот это гены, матерь Божья. Один в один будто. Дед, сын и внук. Все ошеломительно похожи друг на друга.
Я теряю дар речи. Как и в случае с Никитой когда-то. Такая идентичность очень пугает, если честно.
— Здравствуйте, — обращается ко мне ретро-версия Мира.
Пока я силюсь проблеять что-либо, Ольховский-младший бросает равнодушно:
— Сам отведешь в дом, ладно? Я скоро приду. Осталось совсем немного доделать.
После того как Мирон разворачивается и уходит, мне еще несколько секунд требуется на принятие произошедшего. Он тупо передал меня своему отцу, серьезно?
И ведь даже не представил, имя не назвал, — ехидно шепчет внутренний змей-искуситель.
Это жуть как остро колет обидой. Хоть и знаю, что не имею права на такую роскошь — обижаться из-за неоправданных ожиданий от встречи.
Мужчина молча машет ладонью, чтобы шла за ним.
Виталий — отчество мне его неизвестно — высокий и крепкий. Видно, что тоже не в офисах штаны просиживает. Мир рассказывал, что ферму тот создавал с нуля. Землю своими руками обрабатывал.
Мы без единого звука доходим до дома, это занимает минут десять. И всю дорогу я просто умираю от стыда перед этим человеком. Отличное знакомство. Чисто в моем стиле.
А добивает меня встреча с матерью Мирона.
Муж, видимо, секунд за двадцать, пока я топталась в одиночестве в коридоре, разъяснил ситуацию жене, потому что выходит женщина ко мне с широкой теплой улыбкой, вытирая руки красочным фартуком, и бодро вещает:
— Здравствуйте! Добро пожаловать. Пойдемте, покажу, где у нас ванная.
— Здравствуйте, спасибо.
Мы сворачиваем за угол, преодолеваем пару-тройку метров и оказываемся у санузла.
— Соседняя дверь — это прачечная. Закинем платье в быструю стирку, потом высушим в сушильной машине. Не переживайте, это займет лишь около часа. А пока будете принимать душ, я принесу что-нибудь на смену. Чистые полотенца — в шкафу.
Не давая и шанса вставить хоть слово, она исчезает, оставляя меня изумленно хлопать ресницами.
Стоит войти внутрь и увидеть себя в зеркале, тут же понимаю, почему всё семейство спешит отмыть и переодеть меня. Позорище. Я похожа на пугало. Чумазая, лохматая, в испачканной одежде. Ноги и руки в царапинах, в волосах торчит пару листков. Вот это напроменадила я в сказочном лесу…
Выражение «хочется провалиться сквозь землю» в моем случае имеет очень двоякое значение. И оба варианта — прямой и переносный — подходят мне.
Максимально коротко принимаю водные процедуры, чувствуя себя безбожно неловко. Волосы не мочу, просто вытряхиваю пыль и запутавшиеся в прядях элементы гербария.
Я бы, положа руку на сердце, давно убежала бы из этого дома, чтобы не сгорать со стыда. Но в душе всё еще теплилась надежда, что мы с Мироном сможем поговорить.
Стараюсь быть разумной взрослой женщиной. Всё самое плохое уже случилось. Надо просто пережить это.
Завернутая в полотенце осторожно дергаю ручку, на оборотной стороне которой нахожу обещанную замену своему платью. Чудесный легкий летний халат, свободный и скрывающий отсутствие белья на мне. Облачаюсь в него. Застирываю трусы, потому что ими тоже проехалась по земле, после чего юркаю в соседнее помещение. Проворно справляюсь с сенсорным табло стиралки, загружая её на самую быструю стирку.
Слава Богу, хозяева о моем существовании не вспоминают всё это время. Я, предоставленная сама себе, проживаю какой-то перебойный катарсис: то корю за приезд, то хвалю за смелость.
Когда машинка пищит о завершении, кидаю вещи в сушилку. И в этот момент дверь в прачечную раскрывается.
Переминаюсь с ноги на ногу, не находя сил взглянуть в глаза маме Ольховского.
— Умница какая, уже сама справилась, — хвалит добродушно, просканировав пространство взглядом. — Пойдем, чего закрылась здесь?
— Я не… давайте я лучше здесь дождусь и переоденусь. Спасибо Вам большое.
— Чего удумала, — цокает и решительно берет меня за запястье, вынуждая подчиниться.
Очутившись в большой уютной гостиной, невольно вздыхаю с восхищением. Обстановка покоряет меня простотой и теплотой, в воздухе витает что-то родом из детства. Нет никакой вычурной техники, мебель на вид сплошь удобная, деревянный пол слабо поскрипывает, будто приветствуя.
— Садись, будем обедать.
Уровень моей неловкости зашкаливает. Я прикусываю язык и не смею возражать, потому что это уже будет слишком глупо.
Меня вновь оставляют одну. Стол уже сервирован: стоят закуски, нарезки, овощной салат, изделия их родного производства. И видно, что пару местечек придержали для главных блюд.
Ощущаю себя Алисой в Стране чудес, будто выпала из одной реальности в другую. Кто бы мне сказал еще утром, что я буду сидеть в отчем доме Мирона спустя несколько часов…
Дико хочется вновь дать деру. Мне всё страшнее и страшнее. Этот радужный прием его родителей — к чему он приведет?..
Не могу усидеть на стуле. Вскакиваю нервно. Боязливо озираюсь и медленно шагаю к книжным полкам. По очереди беру в руки фотографии. Они разных эпох и поколений. И вызывают искреннюю улыбку. Особенно те, на которых есть мой любимый мужчина.
На одном черно-белом снимке изображена чета Ольховских с маленьким сыном в каком-то парке. Мальчишка держит обоих за руки и покоряет своей широкой беззубой улыбкой.
— Совсем молоденькие здесь, — звучит рядом, и я порывисто оборачиваюсь и наблюдаю за ностальгирующим взглядом Мирона, направленным на рамку в моих пальцах. — Папе было двадцать, а маме — восемнадцать, когда поженились. Рано стали родителями. Мне тут года четыре, что ли.
— Да, они у тебя и сейчас очень молодо выглядят… — вставляю осторожно, боясь спугнуть
