Дамы тайного цирка - Констанс Сэйерс
– «Вампир»? – предположила Лара.
– Именно так. – Он улыбнулся. – Самая прекрасная картина, которую я когда-либо видел.
Как по сигналу, вступил Гастон.
– Ты должна понимать, Лара, что художники в 1925 году по большей части отвергли живописное, красивое искусство. Искусство было политическим – они верили, что колониальные буржуазные вкусы привели к событиям вокруг Великой войны; таким образом, все идеи, лежащие в основе искусства, ставились под сомнение. Париж в то время был наводнён дадаистами, сюрреалистами и футуристами, и все они пытались определить некий общий курс, в чём дальнейшее предназначение искусства. И в то же время рядом с ними в кафе сидит Жиру, который всё ещё пишет в основном сугубо эстетичные картины.
– И ему это сходит с рук, – присоединился Барроу, не желая, чтобы Гастон выказывал слишком большую эрудицию. – Если бы он прожил дольше, он был бы не менее знаменит, чем Сальвадор Дали или Пикассо. Я уверен.
– И он не использовал для создания своих произведений повседневные материалы, вроде ручек и дверей, как Ман Рэй, – добавил Гастон. Его чашка с эспрессо со звоном ударилась о блюдце.
– Да, – согласился Барроу, – этот сукин сын просто создавал прекрасные картины, которые в то время были несколько не в моде. Он тоже бросал вызовы идеалам искусства – но даже в этом оставался тонкой натурой. Однажды он заметил, что на войне видел множество форм ада, и это научило его только одному: ценить красоту.
– После того как я узнал, что с ним случилось – что его смерть была окружена тайной, – его история сделалась ещё интереснее, – продолжил Барроу. – Никто так и не раскрыл, от чего умер Жиру и куда пропали эти три картины. Были разные теории, но никто не нашёл достаточно времени, чтобы как следует изучить данный вопрос. Вот это – и ещё то, что моя мать водила меня на все цирковые представления, когда была на фотосессиях – в Париже, в Риме, Барселоне, Мадриде. И в Монреале – как раз в цирк Риволи.
Лара не думала, что он такой фанат цирка, но это многое объясняло.
– То есть это был научный интерес, – заключила она. – А ещё мне любопытно. Вы сказали, что в его смерти была какая-то тайна. А от чего он умер?
– От болезни Брайта, – ответил Барроу с заминкой.
Лара пришла в недоумение.
– Старый термин для почечной недостаточности, – пояснил Гастон.
– Не очень-то загадочно, – отметила Лара.
Барроу пожал плечами.
– Болезнь поразила его довольно внезапно. Его друзья говорили, что он порезал руку в Тайном Цирке, и она так и не зажила. Они приписывали это проявлениям болезни Брайта, но было похоже скорее на какое-то странное заболевание крови. Он сгорел, как свечка, буквально в течение недели. Цирк после смерти Жиру продолжал выступать ещё месяцев восемь или около того. А после этого – раз, – Барроу щёлкнул пальцами, – и больше о нём не слышали. Последнее представление состоялось в 1926 году. Мурье везде искал упоминания о нём… в Барселоне… в Риме… в Лондоне… но он больше не появлялся.
Лара не могла себе представить, как это: всю жизнь изучать работу одного человека. Она понимала, что этим двоим нравятся их маленькие импровизированные лекции – нравится слушать себя. Но пока они говорили, в её сумке пылал билет. Лара немного обрадовалась тому, что её секретом они не могут походя перекидываться во время обсуждения. Если бы они знали, что у неё есть билет, она бы и в разговоре о нём немедленно оказалась на вторых ролях.
– И вы оба верите, что в его смерти виноват Тайный Цирк?
Раз уж она собиралась пойти в Тайный Цирк, она должна была хотя бы узнать, во что ввязывается. Она ещё не закончила переводить третий журнал. До сих пор в нём не было никаких признаков того, что вскоре Жиру постигнет таинственная смерть. Напротив, казалось, что он очень сильно влюблён.
– Я верю Мурье, – сказал Барроу. – Он был уважаемым журналистом, и он был убеждён, что в смерти Жиру было что-то очень странное. Фактически это одна из великих тайн мира искусства. После его смерти квартирная хозяйка выбросила все полотна на свалку. Ман Рэй и Дюшан – который случайно очутился в Париже в то время – вытащили некоторые его картины из мусора. Довольно странно, что Дюшан – который никогда особо не ценил Жиру – в конечном итоге курировал продажу большей части его работ.
Барроу прервался на мгновение, когда перед ним поставили его блюдо.
– Самое захватывающее в этих дневниках – что они действительно приходятся на последние недели жизни Жиру.
– Несколько лет назад было много разговоров о том, чтобы отправиться на кладбище Пер-Лашез и эксгумировать тело Жиру, чтобы выяснить, что же в действительности его убило, – сказал Гастон.
– Я надеялся, что это произойдёт, – добавил Барроу.
– Погодите-ка! Эмиль Жиру похоронен на Пер-Лашез? Почему же вы мне вчера этого не сказали? – Лара поверить не могла, что вчера была буквально рядом с могилой художника.
– Я забыл. – Гастон пожал плечами и слегка смутился.
Барроу покачал головой.
– Гастон никогда не любил кладбища.
– А это не могло быть что-то банальное вроде алкогольного отравления или паров ядовитых красок, которые он использовал? Или пневмония после какой-нибудь мерзкой простуды?
Оба мужчины заворчали. Лара действовала нечестно. Она как будто бросала вызов им, поклонникам Жиру.
– Основываясь на дневнике Сесиль, можно без сомнений утверждать, что цирк также был связан с чем-то оккультным, – сказал Барроу. – Ходили даже слухи, что это буквально врата в Ад. Но мы нашли его – вы нашли его. После стольких лет поисков мы наконец-то, чёрт побери, нашли его, Лара. Знаете, на что это было похоже? Я как будто душу продал ради этого проклятого цирка. Про себя я всегда верил, что за всей этой историей кроется нечто большее. Я копался в биографии каждого, кто когда-либо знал Эмиля Жиру или говорил с ним, – или кого угодно, я имею в виду, вообще кого угодно, кто ходил в этот цирк. Я даже встречался с людьми, которые утверждали, что у них есть билет, но все они оказались мошенниками. У меня ничего не было, пока Гастон не позвонил мне и не рассказал, какая вещь находится в вашем распоряжении. Я навеки у вас в долгу.
Лара взглянула на него: в глазах Барби – Эдварда Барроу – стояли слёзы.
Глава 20
Керриган Фоллз, штат Вирджиния
3 июля 2005 года
Мишель Хиксон, журналистка из «Вашингтон пост», с озадаченным видом стояла перед исцарапанной школьной доской.
– Удивлён, что
