Оппортунистка - Таррин Фишер
– Оливия, – мурлычет она, подходя ко мне с бокалом вина. – Тост за нашу победу. Отличная работа.
Мы чокаемся бокалами. Я напряженно улыбаюсь.
– Спасибо, наверное?
– Пожалуй, я никогда не пойму, почему ты это сделала. Ты спасла меня. Если только, конечно, это не он тебя попросил.
Как по сигналу, мы обе смотрим на Калеба, который смеется и болтает с группой друзей.
– Тебе, наверное, было сложно все время находиться с ним рядом. – Она собственнически за ним наблюдает.
Я вдруг понимаю, что уже очень давно не слышала его смех. Это причиняет мне настоящую боль – то, что он есть в ее жизни, но отсутствует в моей.
– Он не из тех мужчин, кого женщина может просто забыть, – продолжает она, и если бы я не играла в ту же игру, я бы решила, что она говорит искренне.
– Да, не из тех, – признаю я легко.
– Ты смотришь на него все время – я вижу это, Оливия.
Я бросаю на нее скучающий взгляд. Она играет с той, кто разбирается в правилах намного лучше.
– А он смотрит на тебя так, как я смотрю на него? – спрашиваю я непринужденно.
А, вот и она – плохо скрываемая ярость. И, судя по ее лицу, я задела ее не на шутку. Она открывает рот, чтобы сказать что-то, но я останавливаю ее жестом.
– Леа, иди к мужу, – говорю я. – Пока он не успел понять, что все еще в меня влюблен.
И как по сигналу, Калеб поворачивается, чтобы посмотреть на меня. Не на жену – на меня. Наши взгляды встречаются на мгновение, мой и Калеба, янтарные глаза и голубые. Леа наблюдает за этим, и хотя она остается воплощением элегантности и сдержанности, я вижу, как белеют ее губы. Ее ярость направлена на меня, но то, что я чувствую от Калеба, заслоняет меня от ее злости. Он тоскует – как и я. Собрав остатки самоконтроля, я говорю себе правду: он не мой и никогда моим не будет.
Поставив бокал на ближайший столик, я быстро ухожу. С некоторыми вещами в жизни остается только смириться.
На следующее утро я включаю телевизор – и вижу знакомое фото. Прищурившись, издаю стон, когда слышу имя.
– Добсон Скотт Орчард был задержан полицией в Международном аэропорту Майами прошлой ночью при попытке сесть на самолет до Торонто. Полиция отвела его в отделение как подозреваемого в изнасиловании. Среди его жертв – семь женщин от семнадцати до тридцати. Пятеро из них связались с полицией и подтвердили, что это он похищал и насиловал их. Полиция просит всех, кто стал его жертвой, дать показания…
Камера переключается на фото Лоры Хильберсон, которая стала первой жертвой Добсона. Я машу ей рукой и выключаю телевизор. Жизнь состоит из решений – плохих, хороших и эгоистичных. Но, похоже, самое безопасное решение в своей жизни я приняла в тот день, когда я отказалась пройтись под его зонтом. В тот день, когда я встретила Калеба в музыкальном магазине.
Глава 17
Настоящее
Тернер решает переехать во Флориду после выигранного мной суда.
Он продает свой дом в Грейпвайне, покупает целый шкаф пастельных оксфордских ботинок и меняет свой «Лексус» на блестящий желтый «Корвет». Я чувствую себя так, будто в мой дом вторглись без спроса, когда однажды, придя с работы, обнаруживаю, что вся гостиная уставлена его коробками с аккуратными ярлыками. «Из кладовки внизу», «Игровая комната», «Кабинет» – говорится на этих ярлыках почерком, который, как я знаю, принадлежит его матери. Я хожу по лабиринту вещей Тернера и надеюсь, что он не собирается распаковывать их здесь. У меня нет места для мишеней «Дартс» и постеров Диего Марадоны с автографом.
Мы спорим об этом около недели, и в конце концов он соглашается убрать свои вещи в кладовку. Когда с коробками покончено, я пытаюсь привыкнуть к своему новому «соседу», который разгуливает по коридорам моей квартиры в белых трусах, с техасским акцентом напевая мелодии из телешоу. Мой холодильник заполняется пивом и сальсой – и по какой-то необъяснимой причине это бесит меня даже больше, чем грязное белье, разбросанное по всему дому.
Однажды утром я обнаруживаю, что на зеркале в ванной помадой написано: «Ты горячая штучка». Сжав зубы, я выбрасываю уничтоженную помаду винного оттенка, которая стоит пятьдесят долларов, и следующие десять минут оттираю надпись уксусом. Когда это случается во второй раз, я начинаю прятать свою помаду.
Между мартом и маем я успеваю найти семнадцать странных пятен на моем кремово-белом диване, двенадцать следов от ботинок на стене и тридцать семь бутылок пива, оставленных по всему дому. На нашу годовщину Тернер везет меня ужинать в ресторан, надев бирюзовую рубашку с белыми брюками и белыми ботинками из крокодильей кожи. Я вспоминаю, как стильно одевался Калеб, и чувствую стыд за щеголеватость Тернера. Но напоминаю себе: это не игра в сравнение. Он говорит, что очень меня любит, и каждый раз я мысленно морщусь.
«Ох, да что ты знаешь о любви? – жалуюсь я мысленно. – Ты никогда не жульничал, чтобы ее получить».
Красавец Тернер, который обожает меня и обращается со мной, как с дорогим аксессуаром. Я ненавижу даже запах его подушки.
Это все Калеб виноват, будь он проклят. Я была счастлива – в самообмане, но счастлива. А теперь… теперь я могу думать лишь о его улыбке, и о его запахе, и о том, как его глаза вечно смотрят на мир с искрой веселья. Я пытаюсь проанализировать свои отношения с Тернером, и когда не прихожу ни к каким выводам, мы с Кэмми встречаемся за кофе, чтобы это обсудить.
Мы выбираем небольшое французское кафе на бульваре Лас-Олас.
– Он просто заполнитель, – говорит Кэмми с большей убежденностью, чем суицидальный террорист.
– Что это значит?
Я изучаю меню, раздумывая взять миндальный круассан.
– Ну, знаешь, когда ты поспешно заполняешь чем-то свое сердце, чтобы оно не развалилось на части… не истекло кровью…
– То есть я встречаюсь с Тернером, только чтобы перестать думать о Калебе?
Кэмми кивает.
– Почему ты сразу так не сказала?
– Потому что если выражаться образно, кажешься другим умнее.
Я моргаю несколько раз, глядя на нее. Убираю в сторону меню.
– И что ты предлагаешь, раз такая умная? Я уже спасла его жену от последствий ее преступлений.
– Подожди, – говорит Кэмми. – Я даже не о Калебе сейчас говорила. Только о том, что с Тернером тебе точно быть не стоит.
Я вздыхаю. Почему
