Дамы тайного цирка - Констанс Сэйерс
– Что-то вроде того, – сказала Лара.
– Мне бы её телефончик.
Лара отвернулась, бросила через плечо:
– Вряд ли у неё есть телефон! – и с улыбкой пошла к своему столу.
И Одри, и Бен посмотрели на неё очень пристально. Гастон всё ещё говорил, и не похоже, чтобы она много пропустила. Она вздохнула с облегчением. Кто-то другой, пусть даже пьяный, видел сегодня Марго. Это не было её галлюцинацией.
– В каком-то смысле это была цель для богатых и знаменитых людей той эпохи, особенно вашего «потерянного поколения». – Гастон всё ещё рассуждал на тему картины. – По мнению Барроу, Жозефина Бейкер, Гертруда Стайн, Эрнест Хемингуэй, Ман Рэй и Фрэнсис Скотт Фицджеральд – все были гостями Тайного Цирка. Жиру – единственный художник, получивший разрешение его нарисовать, и это очень показательно.
После перемены блюд, когда все сконцентрировались на своих тарелках, полных жаркого «море и суша» из лосося и филе, Лара осторожно сформулировала свой следующий вопрос:
– А его когда-нибудь называли Дьявольским Цирком, мистер Фавр?
Мистер Фавр встретил её взгляд.
– Да, называли… и это также точное его описание, насколько я слышал. В этом цирке происходили ужасные вещи.
– Например? – Бен резал филе на своей тарелке.
– Убийства, – сказал Фавр, отправляя в рот новую порцию. – Люди пропадали без вести.
– Ну, это по твоей части. – Одри улыбнулась Бену. – И вы верите в эту легенду, Луи?
– Верю, – сказал Луи серьёзно. – Когда-то я был знаком с людьми, которые его посещали. Они говорили, это было чудовищное действо – как и многое в искусстве того времени. Но также видевшие его утверждают, что это был прекраснейший цирк из всех когда-либо существующих. Ах, что бы я ни отдал, чтобы увидеть его!
Из того, что она прочла в дневнике Сесиль, Лара заключила, что Луи был бы первым кандидатом на пригласительный билет, особенно если бы отдал что-то, чтобы его получить.
– Вы думаете, что Сесиль выступала в этом странном цирке? – Одри рассмеялась. – Это безумие, Луи! Вы же её знали. Да бог ты мой, она ходила в брюках хаки!
– Может быть, и нет. – Гастон повернулся к Одри, поднимая палец. – Прости, Одри, я не успел тебе сказать. Когда я снял раму и перевернул картину, на обратной стороне было написано название. И там на самом деле не упоминалась Сесиль. Вместо этого надпись гласила «Сильви на скакуне». Возможно, Одри, твою бабушку также называли Сильви?
– Нет, – отказалась Одри. – Никогда. Только Сесиль.
– Тогда, вероятно, на портрете не Сесиль Кабо.
Одри и Лара посмотрели друг на друга. Они обе думали об одном и том же. Портрет напоминал Сесиль. Это должна была быть Сесиль, разве нет?
Но потом Лара вспомнила, что в дневнике Сесиль фигурировала Сильви. Наездница, дочь мадам Плутар. Неужели они ошибались?
Гастон пожал плечами.
– Барроу с удовольствием сам взглянул бы на картину. Он предлагает нам его посетить. – Он наклонился так низко, что даже Луи Фавр не смог бы его расслышать. – Это полотно может оказаться довольно ценным. Оно может оцениваться в восемь или десять миллионов долларов.
– Правда? – Лара встретилась взглядом с матерью. Как и у многих, кто владел фермами в Вирджинии, бизнес у них шёл неравномерно и чаще всего финансировался из старых накоплений, которые уже иссякали. Десять миллионов долларов могли изменить всё. Она быстро прикинула, что можно будет сделать с этой суммой. Расширить бюджет станции. Купить матери несколько новых лошадей.
– Он приглашает нас в Париж.
Одри замешкалась:
– Но она не может…
– Париж? – Второй раз за сегодня её звали в Париж. Это не могло быть совпадением.
– Смена обстановки… Париж… раскрыть маленькую тайну из мира искусства. Было бы весело, non? – Гастон вопросительно поднял бровь.
– Вино… миндальные круассаны… десять миллионов долларов. – Лара кивнула. – Я в деле. – Она заметила, что матери вдруг сделалось очень некомфортно: та начала ёрзать в кресле и трогать свою причёску. – Всё в порядке, матушка?
– Да, всё хорошо. – Одри выглядела далеко не хорошо.
– Bon. Напишу сегодня Барроу на почту, – сказал Гастон.
После ужина в вестибюле здания городского совета выступал оркестр Цирка Риволи. Просторные лестницы и балкон заполонили гости, люди пили коктейли и танцевали.
Бен и Лара подошли к лестнице понаблюдать за участниками вечера.
– Могу ли я предложить вам шампанское?
– Да, будьте любезны, – ответила Лара.
Они спустились вниз.
Бен поднял палец, показывая, чтобы Лара подождала его минутку у подножия лестницы, и отправился к бару.
Он вернулся с двумя бокалами, но, вместо того чтобы вручить один Ларе, поставил оба на высокий комод на ножках и взял её за руку, увлекая на танцплощадку. Она обвила рукой его шею, почувствовала, как близко прижимается к ней его тело. О, как бы ей хотелось, чтобы эта ночь повернулась по-другому. Бен был её ближайшим доверенным человеком. Её смущали чувства к нему? Она, как предположила её мать, пыталась выбить клин клином? Нет. Сейчас, когда они танцевали, Лара знала, что он занимает в её жизни значительное место. Она просто сомневалась, что этого ему будет достаточно. Даже сейчас он выжидающе смотрел на неё.
– Ты сегодня где-то витаешь, – заметил Бен.
Она улыбнулась. Ей трудно было что-либо от него скрыть.
– Я слышала, что ты ужасно танцуешь.
– Нет. Я отвратительно танцую вальс и совсем не умею танцевать танго. Смотрю, ты говорила с Марлой. Ей нравится рассказывать всем, что я не умею танцевать. И перестань уклоняться от ответа.
– Я в порядке. Хватит на меня наседать.
– Ты прекрасна.
Она закрыла глаза. То же самое раньше сказал ей Тодд на лестнице.
Бен наклонился, и Лара почувствовала запах его лосьона после бритья.
– Можно я скажу тебе кое-что, что никогда раньше не говорил? Я в том смысле, что много раз хотел тебе сказать, но я не знаю, как аккуратно затронуть эту тему.
– Скажи. – Её щека почти касалась его лица, и она шептала ему в ухо.
– Безумно жаль, что никто тебя не видел, – сказал он. – В тот день. – Он повернул голову, она почувствовала его дыхание на своих волосах. Ему не требовалось уточнять, какой день он имеет в виду. Она знала: день её свадьбы. – Ты сногсшибательно выглядела.
Она вспомнила тот эпизод – как она вышла из церкви через высокие готические двери. Она схватилась за Бена крепче, прижалась ближе. Это было такое откровенное признание – и воспоминания о том дне до сих были для неё такой болезненной раной, что соединяли их, как клей.
– Спасибо тебе, – прошептала она – более искренне, чем когда-либо в жизни.
