Жаркое лето Хазара - Агагельды Алланазаров
– А вам не кажется, что вы лезете не в свое дело? Какое вы имеете право лезть в чужую жизнь? Или пытаетесь шантажом чего-то добиться?
– А откуда вам знать, имею я право или нет? Может, имею!
– Вон как!..
– Да, так. А что, если поговорить с тобой меня уполномочила жена начальника твоей жены? И если твоя жена разрушает ее жизнь, почему она не имеет права разрушить твою жизнь? Или хотя бы открыть тебе глаза на все происходящее?
– Нет. Не хочу я с тобой обсуждать эту тему.
– Его жена хорошо тебя знает. Говорит, видела со стороны. Говорит: статный, видный мужчина. Понравился ты ей. Если хочешь, я могу свести вас. Если ее муж сблизился с твоей женой, разве ты не имеешь права поухаживать за его женой?
Когда женщина произносила эти слова, голос ее стал мягче, в нем появились нотки сочувствия и ласкового укора.
– Теперь послушайте вы меня! Коли вы Дженнет, так и оставайтесь ею, тем более, что ваше имя переводится как рай! – Хасар разозлился не на шутку и не смог сдержать своего гнева. – Ни с чьей женой я ни знакомиться, ни встречаться не собираюсь! И в чьих-либо советах я тоже не нуждаюсь!
– Жаль! – теперь голос женщины прозвучал обиженно. Но потом она снова пошла на него в атаку. – Ты ведь туркмен, или же, вернувшись из Европы, честь и достоинство там оставил? О самолюбии забыл? Говорят, там другие нравы, мужчины спокойно уступают другим своих жен, а жены – мужей.
– Замолчи, женщина! Не тебе меня судить!
– Судя по твоим речам, в тебе ничего такого не осталось, чтобы можно было судить. Муженёк, выпустивший из рук узду жены. Почему нельзя поговорить с женой Аннова и объединить свои усилия, чтобы не дать разрушиться двум семьям?
– Я ни чужую жену, ни еще кого-то видеть не хочу. И больше мне не звоните, понятно?
– Но от позора никуда не убежишь, уважаемый! – на этот раз в голосе женщины прозвучало искреннее сожаление.
Хасар был задет за живое, его трясло от злости, он чувствовал, как внутри него вспыхнул и разгорается огонь ненависти. Не желая продолжать разговор с незнакомкой и жалея, что не сделал этого раньше, он швырнул трубку на рычаг.
Забыв, что куда-то собирался идти, резко опустился вниз и сел. Он долго не мог придти в себя, чувствовал себя как змея с перебитым хребтом.
Звонок женщины лишил Хасара последней надежды на то, что Дунья может вернуться к нему и все у них еще образуется. Она вынудила его поверить в то, во что он ни за что не хотел верить.
Хасар целый день провел как в тумане, он находился под впечатлением от разговора с незнакомкой, не желая верить в то, что Дунья, его любимая женщина, дала кому-то повод осуждать его и подвергать такому унижению.
* * *
Теперь Хасар, где бы он ни был, постоянно возвращался к мыслям о Дунье, а вернее, к тому, что произошло в его еще совсем недавно благополучно жизни, которая сейчас дала такую большую трещину. Он все еще не мог поверить, что его любимая женщина, добропорядочная мать, больше
жизни любящая своих детей, любящая бабушка, души не чаявшая во внуках своих, женщина, во всех смыслах достойная, могла за столь короткий срок измениться до неузнаваемости. Вообще-то он и своей жизни без Дуньи не представлял. И все же Дунья, твердо решив материально окрепнуть и разбогатеть, менялась на глазах. С ней что-то творилось, а он не мог найти этому объяснения. Мучительнее всего ему было видеть, как Дунья начала молодиться, одеваться в дорогие платья европейского кроя, но в национальном стиле. Она будто хотела показать, что принадлежит к сословию богатых, ни в чем не знающих нужды людей, у нее даже взгляд изменился, стал высокомерным. Словно забыв о своих обязанностях жены и матери, хозяйки, она теперь редко бывала дома. Стала часто выезжать в командировки. Хасару все это было не по душе. Но он изо всех сил старался выдержать, терпел, надеясь, что после заключения очередного контракта Дунья наконец-то успокоится и вернется в лоно семьи. Лишь только раз, когда Дунья вернулась из поездки, и он увидел, как похудела и осунулась она, не выдержал, сказал:
– Дунья, ты теперь всегда будешь гостем в своем доме?
Дунья тогда на его вопрос ответила шуткой, напомнив ему о былых временах:
– Раньше ты на неделю – на десять дней пропадал, когда уезжал на учения, а теперь я. Работа у меня такая.
Говоря так, Дунья вложила в свои слова следующий смысл: "Теперь я, если потребуется, буду и на работе задерживаться, и в командировки выезжать, а тебе придется с этим смириться", но Хасар услышал в ее словах совершенно другой подтекст, тот, который ему был больше по душе: "Вот доведу дела до конца, потом вернусь к своим женским обязанностям". Поначалу, возвращаясь из поездок, Дунья рассказывала Хасару обо всем, о чем хотелось рассказать, словно отчитывалась перед ним. Приняв душ и отдохнув с дороги, она бралась за домашние дела, стирала, готовила обед: «Ну, а теперь я с удовольствием похозяйничаю», – говорила она и возилась до поздней ночи. А потом надевала просторную ночную рубаху и, если Хасар был чем-то занят, окликала его: "Эй, ты сегодня не собираешься ложиться?", начинала кокетничать и заигрывать с ним, зазывая в постель.
Но в последнее время, словно устав от своих женских обязанностей, она перестала радоваться возвращению домой и все реже бралась за домашние дела. Кто знает, может, это и в самом деле связано с возросшей на ее работе нагрузкой.
Теперь Дунья, вернувшись с работы, сразу же раздевалась и ныряла в постель, ее то и дело, порой в самое неурочное время, вызывали по служебным надобностям на работу. После таких возвращений от нее иногда пахло выпивкой и табачным дымом.
Все это и стало причиной того, что в последнее время Хасар лишился покоя и сна.
Независимо от того, сколько в ней человек, семья становится крепким монолитом только в том случае, если все ее члены связаны между собой прочными невидимыми нитями и имеют общую цель. Заболит один палец, а боль испытывает весь организм, в этом месте и душа находится. Хорошо, когда удается вовремя купировать эту боль, не допустить ее распространения на все остальные органы. Считая Дунью больным органом семьи, Хасар все же не
