Бывшие. Соври, что любишь (СИ) - Черничная Даша
— Господи, да с чего он вообще так решил?
— Наверное с того, что мать уже однажды бросила его, и он попросту боится повторения. Глеб знает, каково это — быть нелюбимым сыном, у него нет под ногами фундамента. В мои слова о том, что я любил и буду любить его всегда, что никогда и ни за что на свете не откажусь от него, он словно до конца не верит. А как Леша?
— Я поражена его спокойствием, Максим.
— Я хочу, чтобы мы встретили Новый год все вместе, Ульяна, — говорит вдруг. — Как ты смотришь на это?
— Мы с Лешей часто ездим к моему отцу, но, думаю, что этот Новый год мы действительно можем попробовать встретить вместе.
— Помнишь базу, на которой мы когда-то проводили выходные?
— Конечно, — помню, даже слишком хорошо.
— На территории сейчас все поменялось, построили новые домики с бассейном и баней. Как ты смотришь на то, чтобы поехать на несколько дней? В Новый год там должно быть очень красиво. На краю снежного леса, вдали от цивилизации.
— Думаю, мальчикам понравится, — на глаза наворачиваются слезы от воспоминаний.
Разговариваем с Максимом еще какое-то время. Прощаться почему-то не хочется. Мы сейчас слишком уязвимы, а когда разговариваем, будто бы находим опору.
Поутру я заглядываю к Лешке, но тот спит как сурок. Не бужу его. Леше не нужно в школу, так что пусть спит. Иду на кухню, жарю омлет и пишу записку Леше — чтобы обязательно позавтракал и напоминаю ему, что люблю.
На работе с замиранием сердца жду первого урока, потому что это класс Леши и Глеба, но сын Максима не приходит.
На следующий урок аналогично. В этот день в школе Глеб так и не появляется.
После уроков меня вызывает к себе директриса.
Ох, я ждала этого. Чтобы Анна Сергеевна прошла мимо сплетен? Да не будет такого.
На удивление я чувствую, что готова сейчас ко всему. Внутри меня стержень, который я никому не позволю сломать.
— До меня тут дошли слухи, Ульяна Романовна… — Анна Сергеевна окидывает меня взглядом, будто я вещь на витрине.
— С каких это пор вы начали собирать сплетни, Анна Сергеевна? — не могу сдержать едкой улыбки.
— С тех пор, как по углам стали судачить слишком громко.
— И что же вы хотели мне сообщить?
— Не сообщить, Ульяна Романовна, — снимает очки, поджимает губы. — Ульяна, он же поиграется тобой и бросит. А тебе потом тут работать. Над тобой же смеяться буду все кому не лень!
Ох уж эта забота. Снова.
— В прошлый раз вы предлагали мне уволиться и забрать Лешу из школы. Что сейчас? — спрашиваю насмешливо.
Я не верю в эти милосердные акты. Не от нее точно.
— Очнись, Ульяна, и прекрати эту связь, пока не стало поздно.
— Может, я сама распоряжусь своей жизнью? — выгибаю бровь.
— Да распоряжайся ради бога, просто не забывай о том, что тут учится и Леша. Каково будет ему, когда он узнает, что мать — таскается с отцом его друга? — рявкает на меня.
Я замираю, оглушенная этими словами.
В одном она права. Дети как губка. Впитывают все, что говорят взрослые. И проблема Анны Сергеевны в том, что она собрала вокруг себя змеиный улей, которому позволяет заниматься травлей учителя. А дети все это слушают и повторяют, само собой.
— А мне хочется у вас спросить кое о чем, Анна Сергеевна, — ставлю руки на стол и наклоняюсь над директрисой. — Как вам сидится тут? Достаточно мягко?
И выдаю улыбочку, самую милую, на которую только способна.
Директриса нервничает, а я продолжаю уверенно блефовать:
— Думаю, отцу Максима Аристарховича будет интересно узнать, что директор некой школы занята вовсе не школьными делами, а постельными разборками, — делаю вид, что оцениваю свой маникюр. — Обсудим это с ним за чашкой чая.
— Я же как лучше хотела, дурочка! — говорит та уже гораздо снисходительнее.
— И снова, вместо того чтобы повлиять на персонал и прекратить бардак, вы его возглавляете. Мне кажется или вы недостаточно профессионально справляетесь со своими обязанностями?
— Да как ты смеешь! — не выдерживает давления и подскакивает на ноги.
— Ну вы же смеете лезть в мою личную жизнь? — кривенько улыбаюсь.
Директриса зависает и не находится с ответом, а я ухожу из кабинета, даже не попрощавшись.
Одеваюсь, дрожащими пальцами застегиваю пуговицы на пальто, а потом выхожу на свежий воздух и жадно вдыхаю кислород.
Наверное, я некрасиво поступаю. И козыряю связями вхолостую. На деле же, конечно, никто не собирается гонять со мной чаи. И подними я эту тему с Максом,господь знает, как он отреагирует. Может, ему попросту будет безразлично.
Но директриса-то этого не знает. А я устала от снисходительного отношения к себе и мнения посторонних, мол, им-то виднее, что я все делаю через жопу.
У меня в кармане начинает вибрировать телефон, и я спешу ответить на звонок Максима. Отчего-то мне кажется, что он звонит не с благими известиями.
И мои тревоги подтверждаются.
— Ульяна, Глеб пропал.
Глава 50
Ульяна
В офисе у Насти собралась куча людей. Каждый чем-то занят. Никто не сидит без дела. Я не впервые смотрю на работу подруги под другим углом, находясь в эпицентре событий.
Однажды, много лет назад, когда Настя и ее компаньон Митя только начинали и собирали свой отряд, я отправилась на поиск пропавшего ребенка.
Как сейчас помню тот день.
Мальчик, три года, из неблагополучной семьи. Практически раздетый малыш открыл дверь квартиры и вышел на улицу босиком. Дело было в начале зимы.
Родители-алкаши даже не сразу поняли, что их ребенка нет в квартире, и достаточно поздно стали его искать.
Подняли всех и сразу. Настя звонила по своим знакомым и просила помощи. Нужны были люди прочесывать улицы.
Я с готовностью окунулась во все это.
Ребенка нашли, к счастью, живого. К несчастью, с обморожением. Все происходило на моих глазах, и тогда я сделала четкий вывод: такая работа не для меня.
Я для нее психологически слабая.
Ребенка спасли, им занялись лучшие врачи, потом, после восстановления, передали соцслужбам, а те, в свою очередь, в детский дом.
История ребенка закончилась хорошо, его усыновили.
Я же от нее отходила полгода. Мне все время снились кошмары о том, что Лешка, мой самый дорогой на свете человек, сбегает из дома и мерзнет где-то в подворотне.
И вот сейчас этот ужас становится реальностью — с той разницей, что пропал не Леша, а Глеб.
На Максима смотреть невозможно. Я никогда в жизни не видела в глазах мужчины столько отчаяния. Он сидит, опустив голову, и схватившись за нее так, будто прямо сейчас она может взорваться.
— Настя, почему мы не ищем его? Почему не прочесываем каждый угол, почему не разыскиваем очевидцев? Какого хера я бездействую, пока мой сын, возможно, погибает там?!
Настя, надо отдать ей должное, не оскорбляется, не злится. Голова холодная, рассудок трезвый.
— Максим, я говорю это всем родителям, и вы не исключение, — смотрит на нас двоих. — Самое главное, что нужно сейчас от вас, — успокоиться.
— И хоть кто-то успокаивается? — спрашивает со злостью.
— Нет, но советовать я не перестану, — Настя подходит к столу с водой и протягивает Максиму маленькую бутылку. — Выпей и выдохни.
— Я не могу сидеть сложа руки, — поднимается.
— Максим, послушай, — Настя вырастает перед Никоновым, — сейчас наши операторы обзванивают больницы и морги.
Макс аж ссутуливается.
— Таков протокол! Это не значит, что он там! — выкрикивает Настя.
— Насть, обстановка и так накалена, а ты говоришь такое, — высказываю подруге.
— Вы думаете, первые, кто «накален» в этой комнате? Ни один родитель не будет равнодушен в такой ситуации. Я пытаюсь донести до вас, что мы работаем! У нас есть протоколы, которым мы следуем. Операторы звонят. Инфоорги связываются с полицией и запрашивают данные с камер из мест, где последний раз видели пропавшего. Администраторы рассылают ориентировки по сайтам и краевым порталам с фотографией и описанием ребенка. Как только мы получим хоть какую-то информацию, отряд направит туда людей.
