Контакт на случай ЧП - Энтони ЛеДонн
У меня гудит телефон, и я так спешу посмотреть, не Кэтрин ли мне пишет, что почти его роняю.
Это не Кэтрин. Это Ло.
«Привет, милый! Я по локоть в муке, печем всей семьей рождественское печенье! Скучаю по тебе!»
Она отправляет мне селфи с моей сестрой. Волосы Ло собраны в идеальный высокий хвост, и она действительно вся в муке. Ее улыбка сияет, улыбка Мередит тоже, но немного сдержаннее, отчего я понимаю, чьей идеей было это селфи.
Я не могу… Я не в состоянии сейчас со всем этим разбираться. Прямо сейчас я должен сосредоточиться на том, чтобы добраться до Лоло.
И положить конец этому кошмару.
Опускаю телефон обратно в карман и занимаю было свое место – одна нога в поезде, другая на платформе, когда меня окликает сотрудник «Амтрак».
– Вам помочь с сумкой? Мы вот-вот тронемся.
– Нет, все в порядке. Просто… дайте мне пару минут? Моя подруга…
Он уходит, не дослушав мою безумную просьбу, и я вздыхаю. Что ж, это справедливо.
– Черт возьми, Кэтрин, – бормочу я, еще раз окидывая взглядом платформу, но, разумеется, не замечаю никаких признаков докучливой высокой брюнетки, с сумкой или без.
По громкой связи звучит голос кондуктора.
– Следующая остановка Кливленд.
Фотография Лоло в моих сообщениях сияет, как маяк, зовущий меня домой.
Прости, Кэтрин. Я старался, но дальше нам не по пути.
В последний раз оглядываюсь на платформу и захожу в поезд.
Один.
22. Кэтрин
23 декабря, 21:48
Знаете, как в плохих боевиках иногда делают такие хитрые штуки со звуком, чтобы в решающие моменты слышно было только дыхание главного героя?
Сейчас я вот так себя чувствую.
Все, что я слышу, – это мое тяжелое дыхание и бешено бьющееся сердце. Я бегу к одиннадцатой платформе так быстро, как позволяют шпильки.
Ах да, и моя сумка висит у меня на плече, а телефон зажат в руке, где ему и положено быть. Очевидно, даже Гринч не застрахован от рождественских чудес: поезд задержали перед отбытием, а мои новые друзья из нашего вагона любезно передали мне сумку через окно.
Том был неправ. Мне просто не терпится ему об этом сообщить.
Наконец добираюсь до своей цели, и на секунду мне кажется, что я все еще как в кино, потому что я не слышу ничего, кроме колотящегося сердца.
Мгновение спустя я понимаю, почему ничего не слышу: слышать просто нечего.
Нет людей. Нет поездов. Платформа абсолютно пуста.
Хватаю ртом воздух, пытаясь привести дыхание в норму. Когда мне это удается, я замечаю еще один звук. Негромкий присвистывающий шорох. Иду на него, огибая большую бетонную колонну, и вижу уборщика, со скучающим видом сметающего крошки у мусорной корзины.
– Здравствуйте, – говорю я. – А где поезд?
Он прекращает мести, но не отвечает, а просто на меня пялится.
– Эм… – Я достаю из кармана мятый билет. – Кливленд. Поезд восемьдесят один. Что, платформу изменили?
Уборщик снова начинает мести.
– Поздно.
Не понимаю.
– Поезд опаздывает?
Он качает головой.
– Поезд ушел.
– Ушел? Не может быть!
Знаю, знаю. Я понимаю, как это звучит, но учитывая, как сложился мой день, я правда думала, что есть немаленький шанс, что вселенная надо мной сжалится.
Уборщик пожимает плечами и продолжает подметать.
Я чувствую, что вот-вот разрыдаюсь. Со мной такого не случалось с детства.
Но в детстве у меня и дней вроде этого не случалось: ушибленная голова, разрезанный лифчик, швы на спине, вынужденное воссоединение с бывшим мужем из-за ошибки в документах.
А, ну и еще в детстве меня не снимали с самолета и не бросали на вокзале в Буффало в метель.
Знаете, что самое лучшее? Во всем виновата я. Во всей той жути, которая со мной сегодня случилась. Все моя вина.
Смотрю на зажатый в руке телефон и впервые в жизни всерьез задаюсь вопросом.
А оно того стоит?
Это одержимое стремление стать партнером… до чего оно меня довело, спрашивается?
Могу ли я все еще говорить, что делаю это ради папы? Да, я поставила себе эту цель, чтобы выполнить его последнее желание, но, боюсь, где-то по пути я пересекла черту и мои мотивы стали куда более эгоистичными.
– Вы не видели случайно, тут мужчина не околачивается? – спрашиваю уборщика в отчаянии, засовывая телефон во внешний карман сумки. – Высокий, с темными волосами? Симпатичный, но не настолько, как ему кажется? Пахнет самолюбием и ветчиной?
Уборщик качает головой и уходит, явно сытый по горло моими выходками.
Как и Том, очевидно.
Чувствую… не знаю, что я чувствую.
Я не могу винить Тома. Я его не виню. Он предупредил, что уедет без меня, и тут он в своем праве. Я и так заставила его пропустить самолет; если бы он во второй раз отказался от последней возможности добраться домой… это было бы немыслимо.
Нечестно с моей стороны от него такого ожидать.
Но даже понимая все это, даже подходя к ситуации логически и рационально, как я обычно делаю…
От накатывающей боли меня это не спасает. Мне больно не из-за сотрясения и не из-за швов на спине, которые, судя по всему, я порвала в своей бессмысленной попытке догнать поезд до Кливленда.
Никакой боли, раскалывающей голову или обжигающей мою спину, не сравниться с той, из-за которой ноет у меня в груди.
С вымученным вздохом плюхаюсь на жесткую скамейку. Сумка соскальзывает с моего плеча и падает на землю, из-за чего телефон выпадает из внешнего кармана и добрый фут проезжает по бетонному полу.
Даже не двигаюсь, чтобы подобрать его. Я только что рискнула всем ради этой дурацкой штуковины, но сейчас почему-то не могу заставить себя его взять.
Вместо этого я просто сижу. Чувствую боль внутри. Со злобой гляжу на телефон.
Я его ненавижу.
Я ненавижу себя.
Задираю голову. Мне хочется увидеть небо, а не бетон. Хочется увидеть папу. Поговорить с ним. Хочется, чтобы он напомнил мне, что, когда я стану партнером, все это будет не напрасно.
Я всегда так делаю, когда начинаю сомневаться в выбранном пути, когда одиночество дышит мне в спину. Вспоминаю папу и представляю, как бы он мной гордился – как будет мной гордиться, где бы он ни был, – когда я воплощу его предсмертное видение в жизнь.
Может, дело в том, что отсюда не видно неба, или всему виной мой катастрофический день, только сейчас я вдруг задумываюсь:
«А хотел бы папа этого?»
Хотел бы он, чтобы я
