Отныне и навсегда - Роуэн Коулман
– Он бы тебе понравился, – говорю я. – Он забавный.
Джек поворачивается и внимательно смотрит на меня.
– Вита, ты будешь страдать. Если пойдешь дальше по этому пути, боль оставит на тебе шрам. Этого будет недостаточно, чтобы тебя убить, но хватит, чтобы сильно задеть, – он слегка улыбается с оттенком безнадежной ласки и грусти. – Не знаю, хватит ли мне сил снова видеть тебя такой разбитой.
– Ты видишь то, чего нет, – уверяю я.
– А ты забываешь, что я знаю тебя лучше, чем любой мужчина когда-либо знал женщину. И я лишь единожды видел у тебя такое выражение лица. Если ты еще не поняла свои чувства, то для меня они очевидны.
Какое-то время я смотрю на реку. Никогда не узнаешь, насколько холодна Темза и как пугающе сильно ее течение, пока не попытаешься утопиться в ее глубинах, не наглотаешься мерзкой воды и при этом останешься жив. Промерзший до мозга костей оказываешься в черной грязи на берегу и смотришь на свинцовое небо, понимая, что выбраться из этого существования нельзя, потому что смерть отвергла тебя.
Неужели Джек действительно увидел что-то, что я сама пока не осознаю, потому что не представляю?
– Я не могу сбежать от этой жизни, – говорю я. – Тогда почему бы не прожить ее со всей душой так, как будто мое время ограничено?
Джек отворачивается, и я понимаю, что задела его за живое. Кладу ладонь ему на предплечье, и он слегка подается ко мне.
– Мы чуть с ума не сошли от такого существования. Ты задумывалась над тем, на что обречешь Бена, если вдруг сможешь сделать его таким же? Думала, каково это – привязать человека к миру, не оставив возможности его покинуть? Какие потери ему предстоит пережить? Это ответственность, от которой нельзя уйти. Ты учитывала это?
– Нет, – признаюсь я. – Планировала позаботиться об этих проблемах, когда мы подберемся к ним.
Джек раздраженно вздыхает.
– И как же получилось, что моя милая Вита, которая вечно обдумывает все по сто раз, отбросила всякие предосторожности после тридцати лет строжайшей рассудительности?
– Ты даже самую малость этому не рад? – спрашиваю я. – Джек, мы с тобой – доказательство невозможного. Если я – то чудо, которого он жаждет, а я даже не попробую ему помочь, можно ли тогда вообще считать меня человеком? Или я стану просто… отклонением от нормы, которое совсем забыло, что такое смертность? В чем смысл нашего существования, если мы никак не можем его использовать?
– А должен ли быть какой-то смысл кроме нас двоих? – вздыхает Джек. – Ты так долго считала себя монстром, даже в самом начале. Я наблюдал, как после Доминика ты пыталась разорвать себя на части. Вот этого я и боюсь. Со скорбью приходят ужасы и безумие, от которых нельзя сбежать. Ты не сможешь снова через это пройти, да и я тоже. Я тебя люблю. Когда тебе больно, мне тоже больно.
– По-твоему, я больше никого не должна по-настоящему любить? А что тогда мне остается?
– Люби меня, – говорит Джек. Мешкает, потом добавляет: – Так, как ты всегда меня любила. И потом, для нас романтическая любовь – это всего лишь отвлекающий маневр, чтобы забыть, что на самом деле подразумевает человечность. Ты хочешь чувствовать себя нормальной, но знаешь лучше, чем кто-либо другой, что быть человеком – это значит быть жестоким, эгоистичным и глупым.
– А еще добрым, – говорю я, – щедрым и смелым, изобретательным и творческим, неутомимым и надеющимся. Любовь – это не отвлекающий маневр, это то, что придает всему остальному значение, и от скорого ухода она становится еще прекраснее. Если я не смогу помочь Бену, он тоже уйдет.
– А ты останешься, – говорит Джек. – Со мной.
– Может быть, – отвечаю я.
– Если нет, то нас с тобой больше недостаточно.
Он не произносит это как вопрос, но я все равно не знаю, что ответить.
* * *
Когда я подхожу к Коллекции, Бен сидит во внутреннем дворике в саду среди роз. При виде меня он вскакивает на ноги.
– Привет, – говорю я, радуясь его приходу. – Мы же вроде не договаривались встретиться?
– Нет, – грустно улыбается он. – Я проснулся, солнышко сияет, Китти по-прежнему прячется за табличкой «Не беспокоить», вот я и решил зайти к тебе перед работой, поблагодарить за то, что пригласила меня присоединиться к поискам.
Я смотрю на галерею за его плечом, и ответ приходит сам.
– Может, мне сегодня не идти на работу? Хочешь, вместе ее прогуляем? В конце концов, надо же начать наше расследование. Почему бы не заняться этим сегодня?
Глава двадцать пятая
Мы стоим бок о бок в затемненном зале рукописей в музее Виктории и Альберта перед двумя записными книгами да Винчи. Я тут раньше не бывал, а теперь рассматриваю предметы, которые когда-то держал да Винчи, и это трогает меня даже больше, чем я предполагал.
Никакими фотографиями не передать атмосферу этого места в полной мере; вся эта закрученная и сводчатая красота словно создана для того, чтобы разместить в себе еще больше красоты. Забавная прихоть, отражающая натуру человека: люди тысячи лет создавали произведения искусства, чтобы показать их Вселенной и сказать: «Смотри, как я могу!»
– Музей открылся в этом здании в тысяча восемьсот пятьдесят седьмом году, – рассказывает Вита. – Это был первый музей в мире, предлагавший закуски и работавший допоздна, чтобы позволить работающим людям посещать его в нерабочее время, – она улыбается, представляя себе другой век. – Представь этот зал в свете газовых ламп. Ты идешь по огромным залам и смотришь, как эти сокровища сверкают в темноте, хотя обычно подобные вещи сокрыты от глаз большинства. Волшебно.
– Наверное, для них это было тоже, что заглянуть в будущее, – говорю я.
– И правда.
Вскоре зал пустеет, и мы остаемся вдвоем. В отдаленных коридорах эхом разносятся голоса, но в этом месте тишина нарушается лишь тиканьем моих часов и биением сердца. Кажется, будто его построили специально для нас двоих.
По пути сюда Вита сказала, что ведет меня посмотреть на записи да Винчи под названием «Кодекс Форстера». Одновременно в музее выставляют не больше одного или двух томов.
– В Коллекции Бьянки хранятся записи, посвященные природе и искусству, – сказала она тогда, – изучению воды и ветров. В Кодексе Форстера все куда сложнее. Я, конечно, уже читала его, но вдруг ты увидишь что-то, что не заметила я.
– Меня едва ли можно назвать экспертом, – сказал я.
– Это не проблема, – ответила Вита. – Нужен лишь свежий взгляд на вещи. И потом, учитывая
