Сделать все возможное - Р. С. Грей
– Дэйзи? Почему ты на полу? Мэрайя звонила тебе.
– Она потеряла пуговицу, – Лукас предлагает безумное объяснение.
Мой рот открыт. Губы красные и опухшие. И совершенно определенно не способны говорить.
Доктор Маккормик, как ни странно, не задает нам вопросов. Он слишком занят пациентами, чтобы задумываться о том, откуда я точно знаю количество пуговиц на своем халате и почему мои волосы торчат в разные стороны.
– Ладно, найдешь ее позже. Вас ждут пациенты.
Он поворачивается и покидает нас, а я смотрю на Лукаса, ожидая увидеть на его лице ухмылку – «я так доволен собой».
Вместо этого вижу только омут его темно-карих глаз, которые пылают огнем.
Он так же громко и тяжело дышит, как и я, его брови сдвинуты вместе, как будто он сердится. Губы сжаты в плоскую линию, словно он в замешательстве, и затем я понимаю, что целовала эти губы.
О, боже мой!
Я поцеловала Лукаса Тэтчера.
Земля что, только что содрогнулась?
Он наклоняется, чтобы помочь мне подняться, и я жалею, что не подумала быстрее и не сделала это сама. Я не готова к тому, чтобы он прикасался ко мне, не тогда, когда я все еще напряжена, как пружина под давлением. Он продолжает держать меня за бицепс, пока я не успокаиваюсь. Я смотрю на его мускулистые руки, изучая, как крепко они меня сжимают. Это так возбуждает.
Он осторожно стряхивает пыль с моего халата и отходит. Он выглядит так же, как десять минут назад. Доктор Тэтчер. Уверенный. Красивый. Устрашающий. Я? Я жалкое подобие человека, которое еле стоит на дрожащих ногах.
– На твой предыдущий вопрос: да.
– Что? – спрашиваю я хриплым голосом.
– Я – единственный, – говорит он, прежде чем уйти.
Глава 11
С тех пор, как произошел наш маленький инцидент в коридоре, у меня появилось то, что мы в медицинской сфере называем «навязчивыми мыслями», – с участием Лукаса. Их так называют потому, что они нежелательны, как правило, неуместного характера и их совершенно невозможно подавить. Особенно огорчает тот факт, что мои мысли о Лукасе, потому что, кроме одного сна, вызванного средством от простуды, который был у меня в одиннадцатом классе, могу честно сказать, что никогда не думала о Лукасе таким образом.
Я ем обед, запертая в обувной коробке под названием кабинет, пока на скорую руку отправляю резюме Лукаса в высококлассные больницы Аляски. После того, как в пятый раз нажимаю «отправить», желудок начинает переваривать сэндвич с индейкой, а я – мотивы поцелуя Лукаса. Я знаю, что он пытается залезть мне в голову. И ему это удается, наш детский шахматный матч превратился в игру по захвату флага категории «для взрослых», только вместо флагов наше нижнее белье. Я серьезно подумываю о том, чтобы пойти в коммандос[4] на несколько недель, но не думаю, что это притупит навязчивые мысли.
Лукас, невинно наполняющий водой кружку, превращается в Лукаса, который поворачивается ко мне и обрызгивает водой перед моего белого халата.
Лукас, который вежливо наклоняется, чтобы поднять мою упавшую ручку, превращается в Лукаса, который становится на колени и умоляет меня.
Медицинские разговоры превращаются в грязные разговоры. А стетоскопы и тонометры становятся секс-игрушками.
Во вторник, к закрытию клиники, мне хочется сдаться и признать поражение. Я прожила двадцать восемь лет, даже не взглянув с этой точки зрения на придурка, которого называла «Лукас-Слизь», и вдруг он – единственный, о ком я могу думать. Мне нужно пойти домой и изгнать демона, которого он во мне пробудил. Мне необходимо найти на «Амазоне» какого-нибудь экстрасенса и провести древний ритуал очищения под полной луной в центре города. Мне нужно загуглить, как стереть несколько часов из памяти, чтобы я могла вернуться к моменту ДП – до поцелуя.
Я рассыпаюсь на части и хочу сбежать, но перед уходом мне все еще нужно поговорить с доктором Маккормиком. У меня есть план, как наладить взаимодействие с обществом – этап номер два, – который поразит его. Я планировала поговорить с ним наедине ближе к концу рабочего дня, потому что я трусиха.
Без двух минут шесть я открываю дверь своего кабинета и смотрю налево, чтобы убедится в том, что Лукас уже ушел. Дверь его кабинета закрыта, но это все равно не успокаивает мои нервы. На цыпочках я выхожу в коридор, осторожно обходя место, где произошел инцидент с поцелуем, а затем стучу в дверь доктора Маккормика. Он что-то печатает на древнем компьютере, приветствует меня усатой улыбкой и машет рукой.
– Решила зайти перед уходом?
– На секундочку.
Я улыбаюсь и поднимаю пакет с печеньем.
– Хотела занести вам это.
Его глаза загораются от идеального сочетания корицы и сахара.
– Еще печеньки?
– По маминому рецепту, – злорадствую я. – Я сказала ей, что мне нужно умаслить вас, а она ответила, что знает рецепт.
Клянусь, он краснеет.
– Есть причина, по которой эта женщина собирала больше всего средств при продаже выпечки в Гамильтоне, пока ты училась в школе. Я думаю, что купил все чертовы рогалики, которые она когда-либо пекла.
Да. Я помню это.
Как только пакет находится в пределах досягаемости, он разрывает его, и я использую эту возможность, чтобы озвучить хорошо отрепетированную речь.
– Итак, я думала о том, что вы сказали на прошлой неделе о взаимодействии с обществом, и взяла на себя инициативу, забронировав одну из палаток на ярмарке в честь основания Гамильтона, которая пройдет в следующую субботу. Она будет проходить на территории школы. Мы можем бесплатно измерять артериальное давление, а также вес и рост и делать недорогие прививки от гриппа и тому подобное.
Он откидывается на спинку кресла – она настолько изношена, что боюсь, будет прогибаться под тяжестью его веса, пока не окажется на полу. Каким-то образом он останавливается прежде, чем она успевает занять горизонтальное положение. Он указывает на меня недоеденным печеньем и кивает.
– Это просто фантастика. Наша клиника не спонсировала ярмарку уже много лет. Это как раз то, что я ждал от вас.
Я сияю, но доктор Маккормик портит момент.
– Вы оба пойдете.
– Ох! – я неистово качаю головой. – В этом нет необходимости. Ярмарка не такая уж и большая. Я более чем способна справиться сама.
Его взгляд падает на мой гипс всего на мгновение, но этого достаточно, чтобы понять:
