Седьмая вода - Галина Валентиновна Чередий
— Мам, а как бы ты отнеслась к тому, что я, скажем, встречаюсь с парнем… — Боже, чушь какая. — То есть, с парнем, которого ты хорошо знаешь, и он… ну, в общем, не идеальный.
— Он ворует, торгует наркотиками, напивается ежедневно, дерется с соседями и бьет тебя? — усмехнулась она, чуть склонив голову набок и пристально глядя на меня.
— Что? — опешила я. — Не-е-ет!
— Может, он весь покрыт татуировками и пирсингом, играет в компьютерные игры сутки напролет и сидит у тебя на шее? — ее улыбка стала шире.
— Да не дай Бог! Нет, конечно. Просто он… непостоянный, ну, по крайней мере, все так думают.
— А ты так думаешь?
— Я… сначала да. А сейчас… — я набрала воздуха, как будто собираясь нырнуть. — Я готова рискнуть. Я хочу верить, что у нас все получится.
— Знаешь, дочь, Арсений очень изменился за последнее время. Думаю, ты никогда не пожалеешь, если только не будешь бояться доверять ему, — она сказала это как нечто обыденное, а я зависла, глядя на нее.
— Я не говорила… — промямлила я.
— Думаешь, надо? — ее знающий все на свете взгляд вдруг одновременно и пронзил насквозь, и согрел.
— То есть, ты… — я глупо замотала головой, как будто от этого она станет яснее.
— Знаю. Уже какое-то время, довольно продолжительное, — мама уложила щеку на подушку, глядя с мягкой улыбкой.
— А дядя Максим?
— Ну, я подозреваю, что он знал еще раньше, и гораздо больше, но вот только из него же и слова не вытянешь, — мама продолжала мне улыбаться, а я просто не знала, куда себя девать.
— И что ты обо всем этом думаешь? — не было похоже, что она сердита или огорчена.
— Я рада. Может, наконец-то, в нашей семье наступит настоящее спокойствие, к которому мы так долго не можем прийти. Только постарайтесь не испортить ничего. Вы так долго и извилисто к этому шли.
— Мам, мы совсем недавно… — ну, пять лет назад же не считается!
— Знаешь, дочь, я спорить ведь с тобой не стану. Прошлое и то, как его каждый из нас видел, пусть там и останется. Подумай о том, что между вами с самого первого дня много чего было. Кроме равнодушия. А жизнь и чувства… они так причудливы, что со стороны виднее, как все обстоит на самом деле. Хочу рассказать тебе только об одном обстоятельстве. Давно хотела, но все как-то было неуместно. А знать об этом тебе стоит, иначе это будет несправедливо по отношению и к Арсению, и к тебе. Да и на свое «недавно» ты, возможно, посмотришь в новом свете. Помнишь ту аварию? — Еще как помню, стоило ей сказать, и мои голени и левая сторона головы отозвались старой фантомной болью. — Так вот, мы тогда едва не потеряли тебя, с Максимом практически жили в больнице, но Арсению не звонили и ничего не говорили. Но он узнал все равно. Максиму позвонили и сообщили, что Сеня сбежал в самоволку. И не просто сбежал, а напал на дежурного офицера, который пытался его задержать, и раскидал тех срочников, что прибежали на помощь. Не знаю до сих пор, сколько он пешком отмахал, но Максим говорил потом, что у мальчика ноги до мяса стерты были. Очевидно, его подвезли добрые люди до города, и первым делом он нашел Марка. Боже, как же он его бил, люди говорили, на это смотреть было страшно. Чудом не убил.
— Но как же… я же думала, — растерянно пробормотала я.
— Что? Что Марк, как и ты, в аварии так пострадал? Нет, дочь, — чуть нахмурившись, мама покачала головой.
— Но почему вы не сказали… никто не сказал!
— Котенок, а зачем тогда это было? Марк мне не нравился, то есть, мальчик он не такой и плохой, просто не твой. Но ты его выбрала, и кто я такая, чтобы указывать. Да и скажи, ты тогда на Сеню по-другому как-то смогла бы посмотреть?
— Я… не знаю. Скорее всего, вряд ли, — признала я ее правоту.
— В общем, та история кончилась очень плохо, — просто продолжила мама. — Арсений по трубе забрался в палату и так там и просидел до утра на полу у твоей кровати. А когда за ним пришел военный патруль, то они его от твоей руки еле оторвали. Скажу честно, я в голос рыдала потом, вспоминая, с какой тоской он смотрел на тебя. Максиму стоило огромных усилий свести все неприятности к минимуму. Так что, если что и недавно, Васюнь, так это только то, что ты, наконец, поняла, как к Сене нашему относишься. С ним-то нам всем уже давненько все ясно было.
У меня была еще сотня вопросов, но в это время вернулся дядя Максим, и я, опомнившись, помчалась в аптеку, а потом по хорошо знакомой тропинке в кайтерское кафе.
Пустота. Пустота и темень. Пустое и темное «Ничто», в котором, как в невесомости, плавает мое Я. Я не чувствую боли или холода, не слышу звуков, не разбираю запахи, я понимаю, что я есть. И на этом все. Вдруг мое уютное «Нигде» прокалывает тонкий луч света, разрезая широкоформатный экран перед глазами сперва на «низ» и «верх», а потом растягивает щель между ними, через которую я — единственный посетитель огромного темного амфитеатра — с любопытством наблюдаю странные, вытянутые, как на картинах Босха лица людей. Босх? Я знаю, кто это, это художник такой… Лица разевают рты, выталкивая из себя искаженные звуки, так бывает, если замедлить скорость звука на микшере. Микшер. Я знаю что это, это такая штука, которая…
— Ээээй, дэээээвушка, выыыы в поряааааадке — тягучие, как патока (вот, кстати, что такое патока, я тоже знаю), гласные льются со стороны экрана. — Как вас зовуууут?
Лицо с обратной стороны экрана медленно разевает рот, а перед экраном — внутри моего зрительного зала проплывает огромный радужный пузырь. Ой, его надо как-то проколоть — там же содержится мое имя, и я смогу выпустить его на свободу, чтобы все увидели, как меня зовут. Но непослушные руки не хотят двигаться, и мне остается лишь наблюдать, как пузырь тихо растворяется в темноте.
— Не помню. — Это кто сипит? Ах, да, это же мои губы шевелятся.
— А фамииилиюууу поооомнитеээээ?
Из-под экрана выплывает странной формы сдвоенный пузырь, в одном отделении которого находится информация о моей нынешней фамилии, в другом, вроде как, будущая фамилия (а разве так возможно? Забыла.), но он такой мутный и некрасивый,
