Сладкий лжец - Кристен Каллихан
– Маленький мальчик?
Я в аду.
Мами́ снисходительно улыбнулась.
– Ну, какое-то время он был маленьким.
– Должно быть, когда ему было два года, – добавил Сэл вполголоса.
Я бросил на него взгляд, и он подмигнул мне, прежде чем послать воздушный поцелуй.
– Два? – Мами́ покачала головой, а затем отхлебнула кофе. – Нет. Мой Титу́ был маленьким довольно долго. Только когда он начал играть… – Она прервалась так резко, что чуть не задохнулась, ее белоснежная кожа побледнела еще сильнее.
Внутри меня все сжалось и перекрутилось. Я почти привык к этому ощущению, теперь это случалось так часто. Лучше почти не стало.
Маленькая морщинка пробежала между бровями Эммы, когда она поняла, что что-то не так. Но Мами́ быстро собралась и натянула на лицо широкую улыбку.
– Играть, бегать и так далее. Это, должно быть, пробудило в нем желание расти. И, кстати об аппетитах, давайте поедим. Эмма, дорогая, ты просто обязана попробовать что-нибудь из этого.
Мами́ нравилось предоставлять богатый выбор угощений: на столе стояли различные макароны[24], тарелка сдобного печенья, наполовину пропитанного горько-сладким гана́шем[25], пирожные с апельсиновыми цукатами и кардамоном и мой личный фаворит – Париж-Брест[26] с малиной.
Эмма колебалась, разглядывая различные подносы, расставленные на столе. Ее глаза остекленели, розовые губы раскрылись с тихим выдохом. Тоска и похоть слились воедино. И вот так просто я завелся.
Иисусе. Эта кофейная церемония когда-нибудь закончится?
– О, я не… – Эмма замерла, вступив в явный конфликт с желанием съесть сладкое. Все ясно. В течение сезона и на тренировках за нашим рационом строго следили. Фитнес был всем, и у тренеров возникали особые идеи о том, как достичь нужного телосложения. Я не питал иллюзий: в Голливуде дерьмовые и завышенные требования, особенно к женщинам.
Мами́ положила руку на тонкое запястье Эммы.
– Знаешь, раньше я была моделью.
– Правда? – Эмма слегка покачала головой. – Я не удивлена. Вы прекрасны.
Мами́ никогда не отличалась скромностью, если дело касалось ее внешности, но роль она исполняла великолепно.
– До чего же ты милая.
– Просто говорю правду.
Комплимент от одной потрясающей женщины для другой, предположил я.
– Это было в шестидесятых и семидесятых годах. – Мами́ выбрала кардамоновый пирог и аккуратно поставила кусочек в центр своей тарелки, словно он произведение искусства. – Все должны были быть худыми, как палка. Предполагалось, что люди станут жить на воде и сигаретах, – сказала Мами́ с некоторой резкостью, но в ее голосе присутствовала и дразнящая нотка.
Преувеличение – часть ее лексикона. Некоторых это сбивало с толку, поскольку они никогда не знали, говорит ли она серьезно. Эти люди никогда не получали второго приглашения.
Эмма, однако, усмехнулась.
– Я не пробовала сигаретную диету. Не уверена, что мои легкие выдержали бы.
– Конечно, нет. Держи их розовыми и здоровыми, дорогая.
– Я постараюсь.
Я не хотел думать ни о чем розовом или здоровом, относящемся к Эмме. Хмыкнув, я потянулся за ванильно-вишневым макароном. Эмма заметила – казалось, она все поняла обо мне, так же как и я о ней, – и быстро отвела взгляд. Как и я, она пыталась игнорировать проблему. Почему-то от этого стало только хуже.
– Но что такое жизнь без еды? – продолжила Мами́, пожимая плечами. – Не та, в которой я хочу жить. Поэтому… – Она хлопнула ладонью по столу. – …вот что нужно делать. Выбрать что-то одно на пробу и насладиться. Есть лакомство сто́ит медленно, позволяя вкусам играть на языке. А завтра? – Она снова беззаботно повела плечами. – Если почувствуешь, что тебе абсолютно необходимо что-то сделать для поддержания фигуры, соверши длительную пробежку в гору. Или, может, просто представь, что делаешь это, а затем продолжи свой день. Я бы так и поступила.
Эмма засмеялась. И каждый волосок на моем теле поднялся. Господи, ее смех действовал на меня каждый раз, когда я его слышал. Тот самый смех из спальни. Который ожидаешь услышать после классного утреннего ленивого траха, когда все вышло вяло и не слишком горячо, и вы смеетесь просто ради удовольствия. Я проглотил кусок макарона, и он чуть не застрял в горле. Понятия не имею, почему именно эта аналогия пришла мне на ум. У меня точно никогда не было такого утра. Я никогда ни с кем не расслаблялся настолько, чтобы достигнуть подобного дзена.
Но образ застрял в голове. Я увидел ее в солнечном свете: золотые волосы разметались по моей смятой подушке, губы припухшие и мягкие. Проведя рукой по лицу, я попытался собраться. Нет уж, нельзя думать об этом. Взгляд Сэла столкнулся с моим, и выглядел он так, словно находился примерно в двух секундах от того, чтобы расхохотаться до упаду. Ага. Он точно знал, как сильно на меня повлияла эта ситуация.
– Только представьте, а? – сказала Эмма, все еще улыбаясь.
Я знал, что она говорила об упражнениях, но мой вновь обретенный сексуальный инстинкт воспринимал это по-другому, и я продолжал представлять нас в постели. Адский ад.
Мами́ снова пожала плечами.
– Как и сама жизнь, еда предназначена для наслаждения. Никогда нельзя вступать с ней в войну, ведь мы редко побеждаем.
Улыбка Эммы походила на сияние солнца.
Я отвернулся и сфокусировался на Мами́. Она уговаривала Эмму выбрать пирожное. Впервые за все время в моем животе свернулся клубок нервов. Люди ели то, что я готовил, в течение многих лет. Мне было все равно, что они думают об этом. Выпечка и готовка – хобби, которыми я занимался только для себя и больше ни для кого. И все же, вот он я, желаю произвести впечатление на женщину с помощью приготовленных мною вкусностей.
Эмма прикусила щеку изнутри, и на ней появилась небольшая ямочка. С таким взволнованным выражением лица она походила на милого ребенка.
– М-м-м. Я даже не знаю. Все выглядит таким вкусным. – Она оторвала взгляд от угощений и оглядела всех нас. – Что посоветуете?
Сэл принялся ратовать за печенье. Мами́ начала предлагать торт.
– Брест[27]. – Слово вырвалось у меня изо рта рычащей командой.
Дерьмо.
Глаза Эммы расширились.
– Что, прости?
Сэл усмехнулся.
Ерзая на стуле, я боролся с желанием сбежать.
Ни при каких обстоятельствах не думай о ее голой груди, придурок.
Да уж, слишком поздно.
– Париж-Брест. – Дернув головой, я кивнул на пирожное в форме колеса. – Это десерт, названный в честь велогонки на рубеже девятнадцатого века.
– Ах. – Она покраснела. Так мило. – Верно. Брест.
– Он очень вкусный, – сказала Мами́, прекрасно скрыв свое веселье. – Заварное тесто – знаешь, как в эклерах, – и начинка из
