Инь vs Янь. Книга 2. - Галина Валентиновна Чередий
— Здравствуй, сын, — сказал он, не открывая их.
— Здравствуй. Последний раз сыном, а не братом Игорем ты называл меня перед тем, как отправить на год в инфернальный слой. А до этого даже и не припомню когда, — сухо ответил я.
— Да. Так и есть, — просто кивнул отец и открыл глаза.
Пробежался по мне привычным придирчивым строгим взглядом, словно выискивая слабости и изъяны. Впрочем, никогда по-другому он и не смотрел. Я опустился на лавку напротив и обвел помещение глазами.
— Милое местечко ты выбрал для судьбоносных переговоров о восстановлении величия Ордена! — усмехнулся, собираясь с мыслями, чтобы перейти к главному.
— Я здесь сегодня не как Глава, Игорь. И пришел не для переговоров. На это еще будет время. Сейчас я просто отец, желающий быть услышанным своим сыном.
— Надо же. Неожиданное для тебя амплуа, — сорвалось у меня желчное замечание, но никакой реакции не последовало. Может, заявленная роль и новая, но исполняется в прежней актерской манере. Как обычно, ни единый дрогнувший мускул не выдает его чувств, сводя на нет весь смысл произнесенных слов.
— Это место более чем подходит для переосмысления ошибок, — просто продолжил он. — Как, впрочем, и любое другое, если к этому готов.
— Предлагаешь мне сходу начать каяться в грехах? — усмехнулся я, сцепившись с ним взглядом.
— Для этого еще будет время, и не мне его выбирать. Я здесь, чтобы признать свои ошибки и сказать об этом честно, — глаз он не отвел, но и ответного вызова и обычной властности в них нет. Просто смотрит на меня. Просто смотрит. Так, как будто наконец-то действительно видит все как есть, а не пытается отыскать желаемые качества. Это непонятным образом обезоруживает меня, лишая злости и сбивая с боевого настроя. Но я жестко одергиваю себя, напоминая, с кем говорю, и что любое слово, жест и взгляд скорее всего тщательно просчитаны, взвешены сидящим напротив мужчиной. Каждое из них — это его оружие, которым он владеет в совершенстве. И поэтому я только молчу и выжидательно смотрю на него, давая возможность и дальше вести эту игру.
— Я был тебе не слишком хорошим отцом, ведь так? — неожиданно в лоб спрашивает он, и мои брови невольно поднимаются в изумлении.
— Ты что, всерьез намерен это сейчас обсудить? Разве у нас нет более насущных и жизненно важных вопросов?
— На данный момент нет, — отрезает он. — Просто ответь. Насколько плох я был в роли твоего отца?
— Во имя вечности, мне 39! Не припозднился ли ты с этим вопросом?
— И все же.
Настаивает, с моей точки зрения, на совершенно никчемной сейчас правде? Да пожалуйста!
— Понятия я не имею, каким ты был родителем. И откуда бы мне знать, если до 12 лет я знал, что ты есть только из рассказов бабушки! А после, когда ты забрал меня к себе, все наше общение сводилось к твоим сухим замечаниям о моей слабости и несовершенстве и бесконечным лекциям об ответственности, возложенной самим фактом происхождения. В то время, когда мои сверстники носились, играя с утра до ночи, я зубрил малопонятную историю Ордена и его выдающихся братьев, тренировался до жуткой боли в теле и черноты в глазах, находился в окружении совершено чужих людей, большинство из которых целенаправленно отказывались общаться со мной. Или если и говорили, то от них отвратительно разило лицемерием и бесконечными оглядками на то, кто мой отец. И если бы не искренняя забота Амалии я бы в один распрекрасный день загнулся в каком-то закоулке орденского дома, а ты, пожалуй, и не сразу и заметил.
Я поморщился от отвращения к самому себе, потому что последняя фраза прозвучала подозрительно жалко.
— Ты должен был понять с самого детства, что твоя жизнь никогда не будет такой, как у твоих сверстников. Не важно — удостоился бы ты драконьей благодати или нет, но жить как все тебе никогда бы не пришлось.
— О, да. Уж об этом ты говорил мне столько раз, что забыть было не вариант. И если честно, тогда я беззаветно верил твоим словам и жилы рвал, чтобы ты хоть раз похвалил меня.
Кстати, ни разу этого так и не дождался, но говорить об этом и опять скатываться к озвучиванию детских обид не собирался.
— Значит, моё лишенное эмоций отношение причиняло тебе боль? — в голосе не любопытство или сочувствие, а просто желание внести ясность.
Я, не сдержавшись, коротко рассмеялся.
— Поверить не могу, что мы говорим об этом и именно сейчас. Зачем?
— Затем, что я собираюсь объяснить, почему вел себя так.
— Я пришел сюда не за твоими откровениями, — как ни старался, но сдержать раздражение не смог. Впрочем, стоит ли вообще заморачиваться? Сколь бы я ни старался, на фоне ледяной невозмутимости отца все равно всегда казался себе истеричным дерганным мальчишкой. Указывать на что он мне не забывал никогда. — Мне давно плевать почему, знаю только, что со своим ребенком таким не буду. И поэтому я здесь, а не потому, что желаю сеанс семейной психотерапии с тобой.
— И тем не менее, думаю, тебя не слишком затруднит выслушать меня, — как обычно, тон не подразумевает отказа.
Я, резко выдохнув, посмотрел на щелястую стену за его спиной и дернул головой, предлагая делать, что хочет.
— Я так вел себя потому, что эгоистично защищал свое сердце от возможной скорой потери.
Я едва сдержался, чтобы снова не рассмеяться. Слово «сердце» мой отец мог бы употреблять только в качестве обозначения органа, перекачивающего кровь, но никак не в связи с какими-то чувствами.
— Думаю, ты уже давно знаешь, что до тебя у меня уже были пятеро сыновей и две дочери, — хмыкнув, я кивнул. Это не был никакой секрет в Ордене. — Ни один из мальчиков не удостоился драконьей благодати. И мои дочери так же не явили способностей Дарующих. Поэтому все они, прожив отведенный обычным людям срок, умерли один за другим.
В этот момент голос отца дрогнул, впервые выдавая
