Измена. Мой непрощённый

Истошный вопль вторгается в сон. Вынимает меня из него. Тяжело и мучительно, как из тёмной глубокой ямы. Открываю глаза, упираюсь ими в стену. До сих пор не могу привыкнуть к тому, чего здесь нет. Тумбочка рядом с кроватью без ящичка. Но я по привычке шарю по ней! В ванной розетка с другой стороны. Но память тела вынуждает тянуться влево.

Вынырнув, слышу Снежанкино:

- Спи, Масюль. Я встану, - она спрыгивает с постели. И хватает лежащего в кроватке Никиту.

Я, чуть обернувшись, смотрю на неё в свете тусклого ночника. Отодвинув халатик, она его кормит. Эта картина вызывает внутри столько чувств. Хочется любоваться ею бесконечно. Но одновременно хочется встать и уйти! Я не делаю ни того, ни другого. Я отворачиваюсь к стене и снова пытаюсь уснуть.

Стрелки настенных часов тикают.

«Кому сдались настенные?», - думаю я. И вспоминаю, как привёз их из дома. Повесил сюда. На них - логотип предприятия, и стрелки у них из картона…

Сон не приходит. И я отгоняю знакомые образы. Помню роддом и ножницы в руках медсестры. Помню кровь и собственный возглас:

- Детка, ты сделала это!

Сын родился здоровым и сильным. Таким, что я сразу подумал: «В меня!». Взял его на руки и чуть не расплакался. Эта особенность натуры всегда вынуждала краснеть. Обычно мужчины не плачут. А у меня получается! Медсестра, глядя на меня, улыбнулась:

- Папаша.

Я был ещё молод, и многое делал впервые. Например, становился отцом…

«Давид», - решил я в тот момент для себя. Решил, что сделаю папе приятное! Но он мне ответил, что имя Давид никак не рифмуется с русской фамилией «Самойлов». И мы стали звать его Деня…

На смену этому приходит другой образ. Денис, в майке и шортах сидит на постели. Растрёпанный, на лице – следы от подушки.

- Уходи, - произносит, не глядя.

И я ощущаю такую потребность остаться! И понимаю отчётливо – не могу. Я знаю, что Настя стоит за стеной. Она - не она! Если не поднялась наверх, чтобы подслушать. И не увидев её в коридоре, удивляюсь впервые за долгое время. Ей и впрямь всё равно?

В последний раз, когда я приходил, сына не было дома. Он избегает меня! Либо сидит, запершись. Либо уходит. Мне так хочется его отловить, дождаться. Тряхнуть хорошенько! Отыскать в его взгляде черты. Того беззащитного мальчика, которого я держал на руках. Который рос у меня на глазах. Превращаясь в мужчину. Превратился? Навряд ли! Щегол. Упрекает меня в нелюбви. Да что он знает о жизни?

Я прижимаюсь лбом к стене, чтобы себя обездвижить. Меня терзает бессонница. Глаза совершенно чумные. Даже главный сказал, что выгляжу я нездоровым. Все в курсе моих личных дел! А как же иначе? По офису эта новость разлетелась мгновенно. Самойлов развёлся.

Больше всех страдала Нюра. И первым делом предложила отправить супруге букет пошикарнее. Вдруг, простит?

- Если бы всё решалось так просто, - я усмехнулся, утопая в своём кресле. И наблюдая, как Нюра по-хозяйски расставляет вещи у меня на столе.

- Вы сами всё усложняете, - заявила она, - Иногда всё решает один разговор. Вы говорили друг с другом?

- Конечно, - вздохнул я.

- Я не имею ввиду ссору, я имею ввиду нормальный взвешенный разговор, - продолжила Нюра.

- Не знаю, насколько он был взвешенным, - произнёс я с сомнением. Вспоминая один за другим, все наши последние «разговоры».

- Взвешенный, это когда стороны приходят к консенсусу, - сказала моя секретарша.

- И откуда ты взялась, такая умная? – я хмыкнул, беря из её рук кофе.

Нюра поправила дужку и провела рукой, собирая свои волосинки в прилизанный маленький хвостик.

- Я на юриста училась вообще-то, - сообщила она.

«А я на кого?», – я обвёл взглядом комнату. Свой кабинет. И вспомнил весёлое время.

Когда я только приехал в Россию, то не знал здесь почти никого. Помню, как меня взяли на какую-то вечеринку. Пару приятелей всё же образовалось в институтской общаге.

Мы пили и пели! Пока нас не выгнали на улицу вместе с гитарой. Там мы продолжили петь. Но какой-то дедок наорал из окна. От безысходности отправились в сквер неподалёку.

Под фонарём была лавочка, и мы примостились туда. Однако с приходом темноты налетели жуки. Девчонки визжали, и только одна не сбежала, осталась сидеть. Жук приземлился на землю рядом с её ногой. Она взяла его в руки и долго смотрела.

- Не боишься? – спросил я, прервав свою песню.

Она покраснела и прикусила губу:

- Боюсь.

- Не заметно, - хмыкнул я.

- А я умею скрывать свои чувства, - призналась девчонка.

Мне хотелось спросить у неё так много. Но я начал с малого:

- Тебя как звать?

- Настя, - сказала она.

- Тебе идёт, - сделал я комплимент.

- А тебе нет, - ответила честно, - Тебя ведь Илья зовут?

- Ну да, - я нахмурился, - Тебе не нравится имя Илья?

- Имя нравится, но тебе оно не идёт, - упорствовала Настя.

- Значит, я тебе не нравлюсь? – смекнул, наконец.

Она засмущалась, опять прикусила губу. Те у неё были алые от вечных укусов.

- Тебе идёт что-то восточное, вроде Рустама, - сказала она.

- Как скажешь, - ответил я, глядя, как жук прибалдел у неё на коленке. И сам захотел стать жуком…

Плач прекратился. Но я продолжаю лежать, делать вид, что уснул. Странно! В роддоме, держа на руках невесомое тельце Никитки, я не почувствовал этого. Я просто держал на руках малыша. Не испытывал гордости, только смятение и какой-то неявственный стыд. Будто все, в том числе медсестра, знали мою подноготную.

- А мы поженимся? – спросила Снежана, когда я её увозил.

И не потому, что хотела. Просто мать ей внушила, что грех! Снежа очень страдала, так как с матерью вышел скандал. Та была религиозна, и во многом, поэтому дочь не гуляла с парнями.

- Приблуда! Безбожница! – кричала ей в спину моя потенциальная тёща.

Всю дорогу Снежана проплакала. А я понял, что теперь нужно только вперёд. Однако не мог успокоить её.