Татьяна Устинова - Близкие люди

— Паш, ты о чем? — спросил Чернов весело. — Куда-то тебя совсем не туда понесло!

— Да никуда меня не понесло! Понесло! Ни у кого нет никакого резона подводить меня под монастырь. Я никому не нужен. Я не Березовский с Гусинским, главная развлекуха державы!

— Значит, — вдруг твердо сказала Ингеборга, и все опять на нее посмотрели, — дело в чем-то другом. Ты просто не хочешь признать факты. Это очень понятно, потому что они тебе не нравятся. Но тебе придется их признать и сделать из них какие-то выводы. У тебя нет другого выхода, Паша. — И она ободряюще улыбнулась.

Почему-то ее речь произвела на всю компанию большое впечатление. Они смотрели на нее и молчали.

Может, она сказала какую-то глупость? Или позволила себе лишнее? Или все дело в том, что они «свои», а она «чужая»?

— Инга Арнольдовна, а вы мне покажете, как нужно есть палочками? — вмешался Иван. — И мне правда можно снять кроссовки?

— Кроссовки нужно снять обязательно, — ровно сказала Ингеборга. Ей было очень неловко, — и есть палочками я тебя научу. В этом нет ничего сложного.

— Значит, — Степан опять подцепил ее руку. Ему хотелось подержать ее за руку так, чтобы все это видели, — что мы имеем? Мертвого Муркина, который шантажировал Сашку и кого-то еще, о ком знал Петрович и собирался мне рассказать. Петровича, который умер предположительно от сердечного приступа, так ничего и не рассказав. Зато из его сообщения явствует, что Леонид Гаврилин тоже каким-то боком нас касается. Вроде он совсем ни при чем, а оказывается, при чем. Сашка была в ночь на семнадцатое в Сафоново и видела мою машину. Утром семнадцатого Черный подобрал в котловане мою зажигалку, про которую вспомнил только сейчас. Из всего этого следует, что Муркин шантажировал меня, и я его убил. Правильно?

— А тот, второй зам? — спросила Ингеборга, напряженно ловившая каждое слово. — Ну, которого сбила машина. Или имеется в виду, что его тоже сбил ты?

— Нет, — сказал Степан мрачно и вытащил пальцы из кулачка Ингеборги, — его сбил не я. Его пыталась убить его собственная жена, которая застукала, что он ездит к любовнице. Это менты сказали. Она к ним сама пришла.

— Господи Боже мой, — пробормотала Ингеборга, — ужас какой.

Все помолчали, как на поминках.

— Каким-то образом нужно точно установить, моя машина была той ночью в котловане или не моя, — наконец сказал Степан, — и если моя, то кто на ней ездил.

— Кто только на ней не ездит! — подала голос Саша. — Как это можно установить, когда столько времени прошло?

— Не знаю, — буркнул Степан, — понятия не имею.

— А зажигалка? Как она в котлован попала? Когда ты ее все-таки потерял?

— А черт ее знает. Я их всегда теряю, эти зажигалки. Я каждый день сигареты покупаю и новую зажигалку.

Ингеборга быстро на него посмотрела. Она еще мало знала его, но, даже зная его совсем мало, она очень отчетливо расслышала в его голосе фальшь. Он явно не хотел сообщать о чем-то своему заму и драгоценной подруге.

— Я должен подумать, — сказал Степан, отвернулся и стал рассматривать рыбок в аквариуме, — Черный, оставь мне зажигалку. Может, я чего дельное вспомню. Только я еще раз хочу сказать, ребята, — я Муркина не убивал. И Петровича тоже.

— С чего ты решил, что Петровича… Петрович же от сердца умер!

— Да, — согласился Степан, — от сердца.

Им было неловко друг с другом, и это было ужасно. Степан не мог рассказать про пузырек, найденный в спецухе Петровича, Саша нервничала, а Чернов делал вид, что ничего не замечает.

Кроме того, и зама, и офисную барышню, как про себя называла платинововолосую Ингеборга, вконец измучило любопытство — появление шефа на людях с дамой, очевидно, было явлением редким и загадочным, требующим немедленного и долгого обсуждения.

Поэтому ужинать ни зам, ни барышня не остались. Чернов еще потискал Ивана, покрутил, потряс, пободал, выражая нежность, а платинововолосая напоследок оглядела Степана и Ингеборгу встревоженными оленьими глазами, и они ушли. Последний раз мелькнули белые волосы и стильная куртка «Беннетон», швейцар в «драконовом», только синем, халате распахнул перед ними дверь, и они исчезли из виду.

— Пап, а мы что, тоже есть не будем?

— Будем, будем, — успокоил Степан сына.

Голова болела, в ней было множество всякого-разного, неприятного и страшного, поэтому в данный момент Павел Степанов Ингеборгу совсем не боялся и думать о новом способе дрессировки зверей ему было некогда.

— Что такого ты знаешь про эту зажигалку? — спросила Ингеборга. — Что ты не стал им говорить?

— Я не стал им говорить, что я свою зажигалку «Кельн Мессе» выбросил в офисе заказчиков где-то в начале апреля. Даже день можно точно установить, потому что у меня в ежедневнике записаны все дни, когда я у них бываю. Это целая история, визит в офис к заказчикам! В апреле я был у них только один раз и зажигалку там выбросил. Точно. Я никак не мог прикурить, в ней газ кончился. Я щелкал, щелкал, как дурак. А потом выбросил ее в корзину. А эта, видишь, работает!.. — Он снова щелкнул зажигалкой и посмотрел на ровное пламя. — Я привез с выставки две — себе и Сашке. Сашкина у нее. Следовательно, это третья.

— Третья?

— Ее мог привезти только Белов. Или это просто какие-то космические совпадения. Таких не бывает.

— Ты же сам сказал, что Белов тогда не курил!

— Ну и что? Он мог просто прихватить ее как сувенир.

— То есть ты считаешь, что в котловане ночью был твой второй зам?!

— Или кто-то, кому он подарил эту дурацкую зажигалку.

— Подарил? — переспросила Ингеборга изумленно. — Кому он мог ее подарить?!

— Кому угодно, — сморщившись, сказал Степан, — Чернову, к примеру. Это вполне в его духе. Тем более Черный злился, что в Германию не он полетел, а Белов. Понятно?

Приговора осталось ждать совсем недолго. Недаром и снег пошел. Снег в мае после такой жары — верный признак наступающего конца света. Порой ему самому трудно было разобраться в собственных мыслях — где спектакль для деревенских идиотов, а где правда.

Ужасная правда, которая грозила ему клюкой, как смерть, и тень от этой клюки подступала к нему все ближе и уже почти касалась сбитых носов его ботинок.

Дьявольские тени больше не тревожили его, но тех нескольких разов было вполне достаточно. Он знал, что в следующий свой приход сатана потребует от него жизнь, и он безропотно и трусливо отдаст ее, потому что бороться он никогда не умел и вообще не знал, как это делается.

Он замычал от жалости к себе и от сознания, что теперь-то его жизнь уж точно пропала, и взялся руками за голову. От этого движения тени шевельнулись в углах, а собственная голова показалась ему чьей-то чужой головой.