Владимир Гурвич - И корабль тонет…

Была бы его волю, он бы начал работать над фильмом немедленно. Но он лишен такой возможности. Этот Шаповалов думает поразить мир своим опытом. И он даже не представляет, насколько он мелок и ничтожен, как мало несет в себе содержания. Но выбора нет, придется продолжать начатое. И все же о картине он поговорит. Прямо сейчас.

По лицу Суздальцева Шаронов понял, что продюсер не рад, что его побеспокоили. Уж не спал ли он? По крайней мере, лицо довольно мятое. Как после хорошей попойки или крепкого сна.

Но Шаронову не показалось, что продюсер был не трезв. Поэтом он решил не откладывать разговор. При всех своих многочисленных недостатков, а то и пороков, Суздальцев обладает одним несомненным достоинством: он умеет схватывать перспективную мысль. А если она привлекала его внимание, то начнет, словно бурлак, всеми силами тянуть ее, словно баржу по реке, вперед.

Суздальцев, в самом деле, слушал внимательно, не перебивая, но без всякого выражения на лице. Вернее оно было, но совершенно бесстрастное, как у сфинкса.

— Я всегда знал, что ты очень талантлив, может, даже гениален, — без всякого энтузиазма произнес он. — Ты прав, картина может получиться что надо.

— Ты возьмешься за этот проект? — с надеждой спросил Шаронов.

— Если когда-нибудь решу, что пора сводить счеты с жизнью.

— Не понимаю, ты же сам только что сказал, что картина может получиться.

— Идея хорошая, а замысел хуже некуда.

— Ничего не понимаю.

— Это потому что слишком долго жил на небесах, отбился от нашей грешной жизни. Раньше бы ты меня понял с первого слова.

— Так, объясни.

— А чего объяснять и так понятно. Под такой проект никто не даст денег. Мы живем не в том мире, когда финансируются подобные фильмы. Люди и слышать ни о чем подобном не желают. А многие даже вообще не поймут, о чем идет речь.

— Я не думаю, что все такие тупые.

— Причем тут тупые, с тупыми я дело не имею. — Суздальцев замолчал. — Сегодня людям глубоко плевать на все это. Они заняты только собой, только своими удовольствиями или проблемами. Меня любой инвестор пошлет куда подальше, если я заявлюсь к нему с таким предложением. Не говорю уж, что такая картина никогда не окупится. Я даже денег на это искать не буду. А если совершу глупость и начну, то прощай моя репутация. Лучше пораскинь мозгами о чем-нибудь более реальном. Под твое имя можно выбить реальные деньги.

— Что-то вроде очередного сериала про любовь и измену.

— Вечно актуальная тема, — согласился Суздальцев. — Хочешь, открою формула успеха фильма?

— Любопытно.

— Он должен быть одновременно простым и талантливым. Понимаешь, о чем я.

— Наверное.

— Сделаешь такое.

— Нет. Уже делал. Не вижу смысла.

— Смысла нет, зато будут деньги. А когда есть деньги, то и смысла не надо. Нет лучшего лекарства против него, чем купюры. И чем их больше, тем сильней оно действует.

Шаронов несколько мгновений размышлял над словами продюсера.

— Вот против этого тезиса я бы и хотел сделать фильм.

Неожиданно Суздальцев расхохотался.

— Ты хочешь получить деньги на фильм у тех, у кого эта мысль является кредо. Да они если их и дадут, то только для этого, чтобы такая картина никогда бы не появилась.

— Посмотрим. Я обращусь к Шаповалову.

— Могу заключить с тобой пари, что он пошлет тебя подальше.

— Я бы заключил. Но мне слишком нужны деньги. Но я все равно к нему обращусь.

Мысль о том, чтобы он должен убить Марину, без конца буравила голову Ромова. Ни о чем ином думать он не мог. Он даже не обдумывал планы, как это осуществить, так как был не в состоянии это делать, его мыслительный процесс был блокирован страхом неизбежного. И пока он не знал, как снять эту блокаду.

Ромов бесцельно слонялся по яхте. Он пару дней не брился, и его странный вид вызывал у всех, кто попадался ему на встречу, удивление. Но он не обращал на это внимания. В конце концов, всегда можно сослаться на нездоровье. Несколько раз он порывался пойти к Алле и заявить, что отказывается от этого плана. Но вспомнил об обещанном миллионе, и это тут же останавливал его. В какой-то момент к нему пришла поразившая его мысль, что есть способ избавиться от этого наваждения — покончить жизнь самоубийством. Некоторое время он обдумывал ее, и чем больше это делал, тем более привлекательней она ему казалась. Вот сейчас он подойдет к перилам, перепрыгнет через них и полетит в морскую пучину.

Несколько минут он стоял на самом краю палубы, оставалось сделать всего лишь одно движение — и начался бы его полет то ли к смерти, то ли к освобождению. Но так ничего и не произошло, он вдруг резко отодвинулся назад, а затем быстро направился в свою каюту.

Но долго там пребывать он не смог, после того, как он осушил целую бутылку коньяка, его снова потянуло наружу. Ромов вышел на палубу и наткнулся на Марину. То ли от неожиданности, то ли страха, то ли от того и другого одновременно, он застыл на месте и вперил в нее свой взгляд.

Марина хотела молча пройти мимо, но его странный вид заставил ее остановиться.

— С тобой все в порядке? — спросила она.

«Разве может с человеком быть все в порядке, если он должен убить другого человека» — мысленно возразил он.

— А что у меня может быть не в порядке? — уже вслух буркнул он.

— Мало ли. С тобой всякое бывало. Думаешь, не помню.

— Думаю, — утвердительно кивнул головой Ромов. Почему он так сказал, он не знал. Да и не пытался понять.

— Да, — удивилась Марина. — Впрочем, это твое дело. Если у тебя все нормально, я пойду.

Марина направилась по палубе.

— Подожди! — крикнул он ей вслед.

Она остановилась.

— Что тебе еще?

Ромов лихорадочно соображал, какую назвать причину, почему он ее остановил. Он ведь не представляет, зачем это сделал.

— Хочу с тобой поговорить.

— О чем? — пожала плечами Марина. — У нас уже все обговорено.

— Все никогда не бывает обговорено, — возразил сценарист.

— Вот как? И что же еще не обговорено?

— Я скучаю по тебе, — произнес Ромов первое, что пришло на ум.

— Просто у тебя здесь нет женщины. Закончим плавание, быстро найдешь. И больше обо мне не вспомнишь.

— Напрасно так думаешь.

— А то я тебе не знаю.

— Мы долго были вместе.

— Не так уж и долго. Да и какое это имеет значение.

— Имеет, — упрямо произнес Ромов.

— Если для тебя имеет, то это твое дело. Меня это не волнует. Ты для меня теперь господин никто.

Ромов внезапно ощутил, как прилипла ненависти к горлу. Он даже почувствовал, что задыхается. А ведь, в самом деле, эта мразь, это ничтожество его бросила. А он никак на это не отреагировал, проглотил обиду, как дольку апельсина.