Бывшие. Первая жена - Мария Устинова
Я всхлипываю, но уже не плачу.
Просто не могу — глаза сухие. Ядерная смесь, которую я ощущаю, ужасна.
— Ян вас уничтожит за это…
— Ты сама знаешь, что нет. Он уничтожит тебя.
Человек, который еще недавно так мило общался со мной по телефону, превратился в палача.
— О чем ты думала? Ты правда поверила, что мы позволим тебе крутить хвостом? Ты расплачиваешься за свои косяки, девочка!
Носом втягиваю холодный воздух, чтобы не разрыдаться. Пахнет старым бетоном. Интересно, сколько девушек побывало в этой «студии»?
— Ты должна сказать правду.
Глазок видеокамеры черной точкой смотрит на меня. Немо и равнодушно. Они запишут издевательства. Они уже это делают, и все что я могу — стоять на своем и все отрицать.
— Вы покажете видео ему?
— Его никто не увидит, если ты согласишься с нашими условиями!
А если нет — сольют записанный компромат. Начинаю плакать, но только голосом. Хнычу, от разочарования в людях. Я им верила!
— Я не тороплюсь. А ты не простоишь всю ночь, девочка. Не упрямься. Скажи кто ты и что здесь делаешь.
— Нет, — качаю головой, еще теплится шанс, что все разрешится.
Не знаю, откуда этот упрямый оптимизм.
Он не отвечает. Откуда-то плывет ароматный, тяжелый запах табака, словно раскурили сигару или трубку. И я понимаю, что он тоже здесь.
Стоит где-то за границей темноты и смотрит, как голая, я давлюсь слезами в круге света.
Я не вижу ничего. Прожектор слепит глаза. Черт возьми, я оказалась на сцене, как и мечтала, только кто сказал, что наши мечты сбываются, как хотим мы? Мои все сбылись не так. Насчет карьеры, семьи… Яна Горского. То, что они делали со мной, чудовищно.
И они оказались правы.
Стоять невыносимо, а они никуда не торопятся. Продюсер за кадром дымит и по подвалу плывет дымка. Я в ловушке. Никто не знает, где я.
Я стою долго.
Плачу, прошу отпустить, но они просто наблюдают из темноты. Начинает казаться, что у меня едет крыша и вокруг нет ничего, кроме бетона и белого слепящего света…
— Скажи правду. И сможешь пойти домой. Иначе мои парни трахнут тебя, а я это запишу. Тогда Горский увидит эту запись. Сама решай. У тебя три минуты.
Губы дрожат.
— Меня зовут Вера, — наконец произношу я. — Я актриса.
По щекам текут слезы. Они снимают общим планом: прекрасно видно обнаженную фигуру. Говорю и ненавижу себя за это. Но другого выхода нет.
— Меня наняли, чтобы я познакомилась с Яном Горским и отвела его в клуб «Небеса» на два свидания…
Всего две фразы.
Все, что от меня хотели. Камера выключается, а я рыдаю в первый раз в голос. Потому что они доломали меня и заставили признаться. Потому что устала и продрогла. А самое главное, Ян это услышит… Это конец.
Это в любом случае конец.
— Тебя отвезут домой после того, как парни с тобой закончат.
Меня уже не снимают. Падаю на колени и плачу в ладонь.
— Вы сказали, меня отпустят!
— Ты слишком упрямая. Нам нужны гарантии, что ты к нему не пойдешь. Думаю, после такого — точно, правда, Вера?
Издевка в голосе.
Внутри меня что-то вопит от страха. Я хочу все исправить. Я не хочу, чтобы со мной произошло это и кажется, что я еще справляюсь с ситуацией.
— Я обещаю, что больше не подойду к Горскому!
Я слышу скрип: кто-то за пределами видимости уходит, открыв скрипучую дверь. Уверена, что это курильщик. Не захотел смотреть на то, что будет дальше…
— Нет! — ору я.
Я плохо помню, что произошло потом. Это было предобморочное состояние, в котором я ничего не соображала, как перепуганный… олененок перед расправой. Я думала, нас будут снимать. То, как эти мужчины делают со мной ужасные вещи. Стояла на куске малиновой тряпки, в которую превратилась моя блузка, ожидая, что сейчас со всех сторон на меня бросятся эти звери.
Меня охватывает дрожь.
Кто-то перехватывает руки горячими пальцами. В ухо дышат и меня валят на пол, одновременно закрывая рот, когда вскрикиваю.
— Дай скотч, — раздается хриплый голос.
Мне хотят заклеить рот, чтобы я не орала. Я надсадно ору в ладонь и пытаюсь извиваться. Но ноги онемели, налились свинцом и больше не слушаются меня. Тело и сознание как будто ватные. Я понимаю, что уже все…
Ощущаю липкий скотч на губах. Его клеят торопливо и грубо. Под него попадают волосы, я ною, ору, чувствуя, что со мной делают похотливые руки этих мужчин. Пока их двое. Они очень торопятся: то ли от похоти, то ли боятся, что не успеют.
Я мечтала об обмороке.
Не хотела я чувствовать, как силой мне разводят колени. Хорошо помню, как я надсадно ору и ничего-ничего не могу сделать — они сильнее меня… Это приговор. Мне. Моей наивности. Личности и, возможно, даже жизни… Я не знаю, чем должна была закончиться та ночь. Что они решили на самом деле. Они вполне могли избавиться от меня, кто знает.
Но мое желание исполняется: я теряю сознание.
Это к лучшему. Я почти ничего не чувствую и не слышу.
Потом помню, что в какой-то момент… дверь ломается. Этот треск и приводит меня в себя.
— Не двигаться!
Почти ничего не вижу, но слышу, как штурмуют студию. Вопли. Стрельба. Руки того, кто издевался надо мной и гнул на полу, исчезают. Я отползаю, раня колени. Трясущимися руками срываю со рта скотч, и он повисает на шее уродливым ожерельем. Я ору так громко и надсадно, что не узнаю собственный голос, полный животного отчаяния.
Только когда отползаю метров на пять и оказываюсь по ту сторону световой завесы, мне удается что-то увидеть сквозь слезы и пыль. Это студия, как я и думала. Свет. Камера. Все устроено профессионально. Есть мебель: диван, кровать и что-то, что я вообще не могу идентифицировать, пока не понимаю, что это цепи, висящие на стене.
Рядом с камерой никого нет.
Ни курильщика, ни черта из ресторана, который вел со мной беседы. Камера стоит без присмотра. Тех уродов уже трое и сейчас их вяжут у стены.
До камеры несколько метров. Я с трудом встаю — меня не держат ноги, но подхожу к камере и нажимаю на дисплей управления, чтобы остановить запись…
Все это время она шла.
Шла, черт возьми.
Пальцы сами нажимают «удалить». Сердце бьется, как ненормальное, словно я умираю от разрыва сердца. Она
