Кристи Филипс - Хранитель забытых тайн

Хотя служба только началась, и молиться еще рано, Анна потихоньку становится на колени. Ее коленные чашечки попадают как раз в углубления, проделанные коленями сотен других во время воскресных молитв. Но этим утром в мрачном храме Святого Климента присутствует всего несколько человек; они внимательно слушают службу и на нее внимания не обращают. Она наклоняет голову и опускает глаза. Голоса хора летят все выше, унылые латинские созвучия сотрясают покрытые плесенью каменные стены. «Окропи меня иссопом, и буду чист; омой меня, и буду белее снега». Свечи оплывают и наклоняются, закрытый молитвенник, который она держит в руках, неприятно пахнет. Она беззвучно повторяет за хором слова пятьдесят первого псалма, не ожидая на свою мольбу никакого ответа. То чудо, о котором она рассказала доктору Стратерну, больше не повторится, и ей далеко до Жанны д’Арк. Анна никогда и не считала себя набожной женщиной. Она давно уже не обращалась к Господу с мольбой. В последние месяцы вообще не ходила в церковь, пользуясь тем предлогом, что у нее и так много забот: пациенты, больная мать. «Ты омоешь меня, и буду белее снега». Было ли возможно искупить грехи, исправиться? Стать лучше, стать мудрее, добрее и сострадательней? Стать таким врачом, который смог бы спасти мужа и ребенка, а может быть, даже отца? Неудивительно, что ей не хотелось приходить сюда, чтобы избегнуть еженедельного напоминания о ее несостоятельности. О ее неспособности стать таким врачом, каким ей хотелось, а не лекарем на побегушках у любовницы короля и специалистом в области женских притираний и лосьонов.

Когда в тот вечер на балу она потеряла сознание, доктор Стратерн успел подхватить ее и вынести из зала. Лишь это она кое-как сообразила, остальное потом спуталось в сознании и помнится неясно. Она помнит, как открыла глаза: она лежит на полу Большого зала, над ней склонились Монтегю, Люси и Эстер. Стратерн и Монтегю обмениваются короткими фразами, потом воспоминания отрывочны, то они трясутся в карете, то снова провал в темноту, видимо, она несколько раз теряла сознание и снова приходила в себя. Она помнит, что атмосфера в экипаже была гнетущая, потому ли, что Люси и Эстер переживали за нее, или потому, что были расстроены, им не хотелось, наверное, так скоро покидать бал. Весь следующий день она провела в постели, в голове у нее стучало, в животе урчало, девушек она от себя прогнала и даже миссис Уиллс, стучавшую в дверь, не захотела видеть. Монтегю прислал письмо, в котором справлялся о ее здоровье, но ответить она не смогла. На следующий день, когда она снова почувствовала себя человеком, пришло второе письмо, в котором он сообщал, что должен немедленно ехать за границу. Надолго ли? Об этом ни слова.

Накануне вечером она еще раз прочитала последнее письмо Монтегю, словно оно могло приоткрыть завесу, сообщить, что он за человек и как к ней на самом деле относится. Вчитываясь в его строки, она надеялась понять истинные его намерения, но это послание, хоть и ласковое, но не пылающее особыми чувствами, не помогло ей разгадать его загадку.

«Моя дорогая миссис Девлин, — так начиналось оно, — с тяжелым сердцем сообщаю вам свою новость, поскольку она — причина того, что мы будем далеко друг от друга».

Сам факт того, что он ей пишет, должен что-то значить. Но что именно? Что он хочет, чтобы она заметила его отсутствие, стала страстно ждать его возвращения? Или что сам он страстно желает скорейшей встречи? С первой минуты знакомства между ними возникло естественное влечение; на балу оно, как и взаимное понимание, обрело новую глубину. Она много размышляла, вспоминала, как он смотрел на нее, как обнимал во время танца. Вспоминала его комплименты, его любезности, на которые он не скупился. До того злополучного вечера она была почти уверена в своем особом душевном расположении к Монтегю и надеялась с его стороны на взаимность. А потом ее постыдный обморок все разрушил. Да и слова доктора Стратерна растревожили ее, хотя признаваться в этом ей очень не хочется. Анна не настолько глупа, чтобы слушать придворные сплетни — в них одна клевета и злословие. Она не очень-то верит в то, что Стратерн наговорил ей про Монтегю, но что, если хоть малая часть этого — правда?

Ночь она провела беспокойно, сны ей снились яркие, тревожные. Воспоминания о праздничном вечере при дворе переплелись с фантазиями и видениями, которых в реальности не было, да и не могло быть. Ей снился Монтегю, он держал ее за руку и обольстительно улыбался — да, так было и в реальности. Как и изящно приседающая перед королем и не спускающая с него восхищенных глаз мадемуазель де Керуаль; вот и Люси с Эстер, раскрасневшись, наблюдают за танцующими с балкона. Но к этому примешивались и неприятные, тревожные видения: напудренные и нарумяненные лица придворных, как они безобразны, когда едят, разговаривают и смеются. Королева усердно вяжет какое-то покрывало в черно-белую клетку, которое спускается у нее с колен и превращается в пол танцевального зала. Где-то над головой вырисовываются неясные очертания лорда Арлингтона и мадам Северен, они большие, как великаны, они наклоняются, берут и переставляют придворных по клеткам, словно те — шахматные фигуры. Король зачем-то ей подмигивает. «Это будет наша с вами тайна», — говорит он, но когда она требует сказать, что это за тайна, он отказывается. Люси и Эстер стоят в саду и о чем-то яростно спорят. Мадам Северен протягивает Анне бокал с вином. Она берет его, заглядывает в бокал и чувствует, что ей стало дурно. Джейн Констейбл танцует с герцогом Йоркским. После нескольких фигур герцог превращается в визжащего грудного ребенка, которого Джейн держит на руках. Доктор Стратерн растерянно стоит с отрезанной ногой в руках. Он все пытается ей что-то сказать, но она не слышит, слова его заглушаются громким смехом придворных.

Эдвард… Она произносит это имя вслух. Совсем тихо, чтобы никто, кроме самого Господа Бога, не услышал. Она засыпает с мыслями об одном человеке, а просыпается с мыслями о другом. Всю ночь ей снова и снова снится Эдвард Стратерн. Сначала она видит его, как он был на балу. Потом перед глазами проходит каждое мгновение, что она провела вместе с ним и в сарае для конской упряжи, и в анатомическом театре, и в Большом зале Уайтхолла; в путаных снах, как в калейдоскопе, мелькает его лицо в самых невероятных ракурсах и освещении. Проснувшись, она чувствует, что вся пылает от мысли о нем, словно он лежит сейчас в постели с ней рядом. И становится понятно, что все это время она изо всех сил пыталась забыть то чувство, которое испытала, когда заглянула ему в глаза и увидела, что перед ней — единственный человек, от которого можно ничего не таить, не нужно и не хочется ничего таить.