Татьяна Устинова - Близкие люди

– А черт его знает. Пятница? Или четверг?

– Вроде пятница, – сказал Чернов неуверенно, – вот, блин, живем!.. Какой день недели – не знаем!

– Да какая тебе разница? Сегодня рабочий день, и вчера был рабочий день, и завтра будет тоже рабочий день, как бы он ни назывался.

– Уйду я от тебя, Степа, – пообещал Чернов мрачно, – вступлю в партию Леонида Гаврилина. Буду у тебя под забором лозунги выкрикивать…

– Ну-ну, – согласился Степан неопределенно.

– Не “ну-ну”, а завтра, если только завтра действительно суббота, я на работу не пойду. Может у меня раз в неделю быть личное время?

– Не может, если на этой неделе Петровича похоронили, Белова в Склиф сволокли, снег пошел, Никоненко неизвестно зачем позвонил и так далее. Так что будешь завтра работать, Черный!

– Никоненко позвонил, чтобы про Белова рассказать!

– А откуда Никоненко про Белова знает? Он что, баба Ванга? Какое ему, блин, может быть дело до нас и до наших проблем?! Отчет по Муркину сдал, и больше его ничего не должно касаться, а он звонит! Зачем?

– Вечно ты, Паш, какие-то идиотские выводы делаешь, непонятно из чего.

– Какие умею, такие и делаю. Вылезай, приехали.

Снег уже не лепил, а валил, как в новогоднем лесу. Развороченная бульдозерами земля побелела и спряталась, будто под одеяло. Котлован и кран было не разглядеть – только сплошная колышущаяся стена, на которую страшно было смотреть Казалось, что голова закружится, и затянет туда, внутрь, где нет ничего, даже воздуха, только бешеное снежное безумие.

– Черт побери, – пробормотал Степан и, увязая ботинками в раскисшей земле, побрел к конторе. Там было и холодно и грязно, стояли какие-то коробки, а на столе унылым звоном заходился телефон.

– Тамара, – крикнул Степан, топая грязными башмаками и стараясь стряхнуть с них комья песка и глины, – что тут такое? Мы переезжаем или нас обворовали?

– Здрасьте, Павел Андреевич, – выпалила Тамара, показываясь в дверях “кабинета”, – я и не знала, что вы приедете.

Как там Эдуард Константинович?

– Все в порядке. Отпустили домой. Что у нас творится?

Какие-то коробки, и телефон звонит.

– Телефон я не слышала, – призналась Тамара, изо всех сил тараща глаза, – я только вошла. А коробки… это Валентина Петровича вещи. Юденич распорядился собрать все в коробки.

Почему-то от этого известия Степану стало тошно.

– Ты собрала?

– Собрала и сюда поставила. Наверное, надо жене позвонить, пусть приедет заберет…

– Не “пусть приедет заберет”, а водителя отправишь! – приказал Степан злобно. – И не когда водителю или тебе удобно, а когда жена скажет. Хоть в три часа ночи. Ясно? Или приказ написать?

– Н-не надо приказа, – пробормотала испуганная Тамара и слегка попятилась. Саши Волошиной не было, а как справляться с начальничьим гневом в ее отсутствие, Тамара представления не имела. – Конечно, я позвоню и отправлю, Павел Андреевич, сегодня же позвоню.

– Дело неспешное, – сказал Степан неприятным голосом, – можно не сегодня и не завтра.

Тамара совсем перестала понимать, в чем дело, только преданно таращила глаза.

– Кофе поставь, – приказал Степан и прошагал мимо нее в “кабинет”, – обогреватель включи. Вызови Юденича и Полуйчика. Трубку сними. У тебя что, столбняк? – И усмехнулся гадкой усмешкой.

Уж лучше б ругался и кричал. Тамаре такой способ гневаться был ближе и понятнее, чем двусмысленные усмешки.

Шеф сел за стол, потянул к себе какие-то бумаги, и Тамара моментально выскочила за дверь. Раз попросил кофе, значит, следовало бы сбегать к Зине за пирогами. Тамара была рада до смерти, что у нее появился предлог для того, чтобы хоть на пять минут куда-нибудь убежать.

Степан проводил ее глазами, оттолкнул бумаги, как будто они его тоже раздражали, как Тамара. Поднялся и, пятясь, перетащил коробки из “предбанника” в “кабинет”. Почему-то ему было неловко от того, что вещи Петровича стоят посреди дороги, как никому не нужный старый хлам. Степан приткнул коробки к стене, распрямился и сверху посмотрел на них.

Он был совершенно уверен, что должен туда заглянуть.

Зачем? Он не собирался ничего искать, да что можно было найти в барахлишке бедолаги Петровича!.. И все-таки он открыл желтые картонные створки и заглянул внутрь.

Сверху лежала куртка, чистенькая рабфаковская куртка, в которой прораб обычно бегал по стройке. Воротник у нее все еще был оттопырен, как будто куртку только что сняли с крючка. Впрочем, наверное, так оно и было.

Степану расхотелось смотреть, что там дальше, под курткой.

Собаку бы надо пристроить. Конечно, ее скорее всего заберет жена Петровича, но если не заберет, Степан возьмет ее себе. В конце концов, у них больше не живет Клара, которая страдала аллергией абсолютно на все.

Степан рукой потрепал куртку, как будто собачий загривок. Иван будет счастлив. Он этой собакой Степану все уши прожужжал.

Под рукой что-то негромко звякнуло и покатилось, Степан посмотрел с удивлением. Ничего такого, что могло катиться или звякать, не было у него под рукой. У него под рукой была только плотная поношенная синяя ткань. Спецодежда Петровича.

Степан пощупал рукой – ничего. И еще пощупал. Снова что-то как будто рассыпалось, и Степан, сообразив наконец, откуда звук, решительно полез в карман куртки. Пальцы нащупали что-то твердое и холодное, и Степан вытащил маленький аптечный пузырек с лекарством.

“Я где-то потерял клофелин, а мне без него неуютно…

“Где ты мог его потерять?”

“Не знаю, Андреич. Где-то потерял. Уж я смотрел, смотрел – не нашел…”

Если Петрович тогда; потерял свой клофелин и никак не мог найти, то что именно держит сейчас в руках Степанов Павел Андреевич? Петрович был тогда именно в этой куртке, и дело вовсе не в том, что у Степана такая необыкновенная память на куртки, а в том, что Петрович всегда, всегда ходил именно в этой куртке. Даже в жару. А в мороз надевал сверху серую лагерную телогрейку.

Белов ему за эту телогрейку несколько раз собирался выговор объявить.

“Сейчас не тридцать пятый год” и мы не Днепрогэс строим! – разорялся он. – К нам немцы приезжают, швейцарцы, заказчики каждый день бывают, а вы, Валентин Петрович, в каком-то абстрактном виде пребываете!..”

– В абстрактном, – повторил Степан и встряхнул пузырек. Негромко звякнули маленькие белые таблеточки. – Как пить дать в абстрактном!..

Ничего такого. Наверное, в конце концов Петрович нашел свой клофелин и сунул его в карман, только и всего.

“Что ты так перепугался? – это было сказано самому себе. – Еще ничего не случилось”.

Тем не менее толстые пальцы держали пузырек так, как будто это был хвост оголенного провода, находящегося под напряжением.