Энн Стюарт - Полуночная роза

— У него отвратительная репутация.

— Он любит девственниц. И любит причинять боль.

— Как долго вы там оставались?

— Вполне достаточно.

— Сколько?

— Вы хотите узнать, насколько я развращена? Нравилось ли мне там? Научилась ли я каким-нибудь фокусам, которые могут прийтись вам по вкусу? — Голос ее срывался, она была близка к истерике.

— Нет, — ответил Блэкторн, не скрывая досады, — я должен знать, сколько мне заставить его страдать, перед тем как я убью его.

Она горько усмехнулась.

— Месть не поможет. Вам не кажется, что я, наконец, это хорошо усвоила? Почему вам захотелось его убить? Вы что, убьете всех мужчин, которым я продавала свое тело?

Николас сделал глоток бренди.

— Не исключено, — ответил он задумчиво, — если у меня хватит времени. А сколько их было?

Жизлен встала и подошла к нему.

— Я торговала собой на улицах Парижа, — тихо сказала она, — старый еврей находил для меня клиентов.

Он оглядел ее с головы до ног, а потом с пониманием кивнул.

— Звучит трагически, согласен, — сказал он, а потом голос его стал жестким. — Вы выжили, Жизлен. Вы делали то, что были вынуждены делать. Пустая трата времени — причитать и жалеть себя. Мне наплевать, скольких мужчин вы обслужили в парижских трущобах. Если вам это принесет облегчение, я готов поубивать их всех, я, только не убежден, что сумею всех отыскать. Мне это безразлично. Не безразлично вам. Вы презираете себя за то, что выжили, и я никак не пойму, почему.

— Потому что Шарля-Луи нет! — крикнула она.

Он помолчал.

— Ваш брат, — сказал он тихо. — Выделали это ради него, да?

— Не имеет значения, почему я это делала.

— Имеет. Если вы делали это ради кого-то кого вы любили, то с вашей стороны еще большая глупость презирать себя за это.

— Глупость, — повторила она голосом полным отчаяния и, отвернувшись от него, продолжила, — думать, что я смогу найти покой, кому-то довериться, полю… — она не смогла договорить, задохнувшись.

Схватив ее за руку, он повернул ее к себе.

— Вы не договорили, мадемуазель, — сказал он спокойно, — полюбить? — она попыталась вырваться, но он был слишком сильным. Он прижал ее к себе, без труда зажав ее запястья одной рукой, а второй приподнимая ее гневное, взволнованное лицо кверху, — так договаривайте, — повторил он хрипло.

— Это вас я хочу убить, — кричала она, плохо понимая смысл своих слов, — вы виноваты во всем…

— Ох, оставьте же это Жизлен, — не выдержал он, — алчность вашего отца принесла несчастье вашей семье. Я был глупым, самонадеянным мальчишкой, согласен. Но не я продал вас в публичный дом, не я изнасиловал и обесчестил вас. — Он грубо отшвырнул ее от себя, чувствуя, что теряет терпение. — Если вы уверены, что хотите меня убить, хватит болтать, убивайте!

Она сейчас почти ничего не соображала, дыхание ее стало прерывистым, взгляд безумным.

— Если бы я могла…

Достав нож из заднего кармана панталон, он вложил его в ее руку. Это был большой и очень острый нож, его стальное лезвие поблескивало при свете свечи.

— Вы хотите меня убить, — повторил он, разрывая на себе белоснежную рубашку и подставляя грудь под удар, — так давайте.

Она в ужасе взглянула на нож, потом перевела взгляд на него.

— Давайте! — грохотал он, хватая ее за руку и заставляя нацелить на него острие.

Она закричала, стала вырываться и лезвие, скользнув по его телу, порезало ему плечо. Он почти не ощутил боли, только почувствовал, как сочится кровь из глубокого пореза. Он отпустил Жизлен, и она, отпрянув в ужасе смотрела на него, продолжая сжимать в руке окровавленный нож.

— Не получается, да? — спросил он, надвигаясь на нее. — У вас есть две возможности, Жизлен. Вам придется или убить меня, или полюбить. Решайте.

Николас смотрел, как ее пальцы снова сжимаются на рукоятке, не зная, на что она решится на этот раз. Он стоял напротив нее в пропитанной кровью рубашке и ждал.

— О Господи, — сказала Жизлен дрогнувшим голосом.

Нож со звоном ударился об пол, и она бросилась к нему в объятия.

Он поймал ее, и его охватило торжество. Шелковое платье трещало под его нетерпеливыми пальцами, он положил ее на постель, и сам опустился рядом, впопыхах сдирая с себя одежду. Она так давно не позволяла ему касаться себя, что ему казалось, он сходит с ума. Он поцеловал ее, она ему ответила, и он ощутил вкус слез на ее щеке. Ему хотелось зарыться в нее, утонуть в ее жаркой плоти. Она гладила его по голове, и прижимала к себе все теснее. Он целовал ее грудь, живот, бедра с той изощренностью, которую приобрел, когда спал с бесчисленными, безликими женщинами, встречи с которыми лишь предвосхитили этот миг, эту женщину, и то наслаждение, которое он хотел ей дать. Его кровь стекала на ее белую кожу, и это вызывало в нем какой-то дикарский восторг. Она пометила его, он пометил ее. И теперь они были связаны, соединены навек.

Он почувствовал, как напряглись ее руки, услышал как она застонала и поняв, что она приближается к высшей точке наслаждения, взял ее руки и прижав их к матрасу, замедлил свои движения, но по ее телу пробежала судорога, и потеряв способность собой управлять, он последовал за ней, Слыша, как она вскрикнула, растворяясь в блаженстве.

Когда Жизлен немного пришла в себя, она попыталась отвернуться от него, хотя он все еще не освободил ее от тяжести своего тела.

— Не мучай меня, Николас, — попросила она жалобно, — не унижай, позволь мне уйти, я умоляю тебя.

— Я думал, я сумел тебе объяснить, — ответил он терпеливо, целуя ее веки, — ты теперь никогда не оставишь меня. — Он откинул с ее лица мокрые от слез пряди, глядя с невыразимой нежностью.

— Не делай этого со мной, — взмолилась она, — ради всего святого, не будь добрым. Ты знаешь, кто я, кем я стала.

— Я знаю, кто ты, — согласился он спокойно. — Ты — очень опасная женщина. Страстная, смелая, решительная. Если бы я мог бросить тебя, любовь моя, я бы непременно так и поступил, но я не могу.

— Николас…

— Ш-шш, — сказал он, отпуская ее, поворачиваясь на бок и снова обнимая, — ш-шш. Успокойся, все эти слезы и причитания — пустая трата времени. Ты не в силах изменить прошлое, и месть тебе не поможет.

— Не будь добрым, — шептала Жизлен. — Ради Бога, Николас, ну не будь же добрым!

— Я никогда не бываю добрым, — ответил он, — ты могла давно в этом убедиться. Я люблю только себя, у меня нет чести, я распутный и злой. И тебе все это известно лучше, чем кому бы то ни было.

— Николас…

— И, чтобы доказать тебе это, я намерен снова заняться любовью, не обращая внимания на твое благородное раскаяние, и на те чувства, которые ты, возможно, сейчас испытываешь. Я хочу начать сначала и выяснить, чему ты научилась у тех сотен или тысяч мужчин, с которыми лежала на улицах Парижа, — сказал он, явно подразнивая ее.