Татьяна Устинова - Близкие люди

Как он станет с ней говорить? Как разрушит это нервное напряженное самообладание, заставит ее объясняться, может быть, оправдываться? Или плакать?

Да кто он такой?! Что он о себе возомнил?!

– Все готово, – сказала Саша, – конечно, сварить было бы лучше, но мне уж очень не хочется на кухню вылезать. И так, видишь, пришлось электрический чайник купить, хотя у меня есть чудный чайничек, который мне Степан в прошлом году из Лондона привез.

Чернов моментально почувствовал, как встрепенулось желание защищать сирых и несчастных.

– Они что, пристают к тебе, эти соседи?

– Ну конечно, пристают, – сказала она успокаивающе, – как же иначе? Но ничего такого, с чем я не могла бы справиться – Конечно, – пробормотал Чернов, – раз уж ты с нашим офисом справилась, то с этими справишься в два счета.

– Я мало с ними общаюсь, Вадик. Я и дома-то почти не бываю. Прихожу, и сразу сюда. Я живу в основном здесь, а не на кухне.

Комнатка у нее была небольшая, и в ней было очень мало вещей – гардероб настоящего дерева из какого-то дорогого гарнитура, письменный стол того же происхождения, офисный лэптоп, плоский и громадный, как черное озеро, телевизор, маленький столик и диван, на котором в настоящее время сидел Чернов. Больше ничего.

Ни книг, ни посуды, ни фотографий, ни вазочек, ни трельяжа с неизменным набором косметики – ничего.

Это было странно. Очень странно.

– Ты хотел о чем-то со мной поговорить, – сказала она и села, скрестив ноги, прямо на пол, на коричнево-белый толстый ковер, – о чем?

Чернов был рад, что она не села рядом с ним.

– Саш, – начал он и остановился. Он знал, что ему будет трудно говорить с ней об этом, но он не знал, что это будет почти невозможно. – Саша…

– Что?

Если он собирается сказать ей, что она убила несчастного Муркина, пусть произнесет это сам. Она не станет ему помогать.

– Саш, мы знаем, что этот тип тебя шантажировал, – выпалил Чернов единым духом. Спине стало жарко, и пересохло во рту. – Степан слышал, как ты говорила по телефону. Ты надеялась, что все кончилось, а оказалось, что все продолжается…

– Значит, все-таки Степан подходил, – проговорила она так, как будто говорила не она, а кто-то другой. – Мне тогда послышались в коридоре какие-то шаги, но я думала, что это просто кто-то мимо прошел…

– Сашка, – попросил Чернов шепотом и, взявшись двумя руками, отодвинул в сторону маленький столик с кофе, который разделял их. – Сашка, что произошло? Почему он тебя шантажировал? Ты расскажи мне, Сашка!..

– Хорошо, – согласилась она. Теперь щеки у него были того же цвета, что и белые волосы, – только я хочу, чтобы ты сейчас же позвонил Степану. И Белову. Пусть они приедут. Я расскажу. Но только всем троим.

– Вы все правильно поняли, ребята. Хотя я не знаю, как вы догадались. Ах да… – Она улыбнулась тусклой улыбкой. – Ты же слышал, Степа, как я говорила по телефону.

– Ну да, – согласился Степан. Он был мрачен и не хотел слушать никаких историй.

Зачем Черный все это затеял, мать его!.. Да еще Петровича только схоронили…

– Саш, ты… не нервничай так, – из угла сказал Белов тихо, – хочешь сигарету?

– Да. Спасибо, Эдик. Ну вот…

Степан, кое-как пристроившийся на подоконнике – больше сидеть было негде, – с тоской посмотрел вниз, на волю.

Чистое стекло дробило и умножало апрельское солнце. В доме напротив мыли окна, и, открываясь, они взблескивали нестерпимо. На хоккейной коробке – неизменной принадлежности всех московских дворов, появившихся в семидесятые, – мальчишки гоняли мяч, и ржавая сетка сотрясалась от ударов с дребезжащим и очень весенним звуком.

У Ивана на, сегодня был намечен бассейн.

Может, поехать прямо сейчас в этот оздоровительный центр? Опыт неожиданных – как снег на голову – приездов у него теперь есть. Приперся же он тогда в Парк Горького!.. Как она выглядит на роликах и в плотных черных штанах, обтянувших совершенные ноги, он знает. Теперь хорошо бы посмотреть, как она выглядит в купальнике.

Мокрая эластичная ткань повторяет все, что только можно повторить. Энергичную грудь под гладкой тканью он помнил с самой первой встречи, когда протискивался в дверь в сантиметре от этой самой груди – и это его развлекало, идиота! Мокрые волосы она скорее всего заправляет за уши, или там, в этом бассейне, всех заставляют напяливать на голову шапки?.. Впрочем, даже резинка на голове вряд ли может ее испортить. От физических усилий она ровно и сильно дышит, так что ходят стройные полированные бока, как у молодого дельфина. Вода блестит на белой и очень гладкой коже, и ноги попирают узорчатый кафель уверенно и изящно. Иван носится вокруг нее, фыркает, подныривает и судорожно молотит руками, как собачонка, и весело им, и славно, и нет никакого дела до него, Павла Степанова, который сидит сейчас на подоконнике в тесной и чистой комнатке и не знает, что ждет его дальше!..

На этом месте он страшно рассердился. На себя за идиотские слюнявые мечтания, а на Ингеборгу с Иваном, что было уж совсем нелогично, за то, что им хорошо и без него.

– Саш, – начал он резко, – ну что ты жилы из нас тянешь? Давай говори что хотела, и вместе подумаем, как нам с этим быть.

– Да, – согласилась она испуганно, – да, конечно. Просто мне трудно, Степа…

Чернов сделал зверское лицо и исподтишка показал Степану кулак, но в данный момент высокие черновские чувства Степана не волновали. У него было полно своих, не менее высоких.

– У меня был муж, – неожиданно сказала Саша, и мужики уставились на нее в недоумении. – Это было… в прошлой жизни, поэтому я никогда и никому об этом не рассказывала.

Я вышла замуж, когда мне было двадцать лет. Мы с институтом ездили на практику в Одессу, а там снимали какое-то кино, и мы с ним познакомились…

– Он был… актер? – спросил Степан осторожно.

– Он был каскадер. – Она улыбнулась. – На самом деле это еще хуже, Степа.

– Что значит – хуже? – Степан встретился взглядом с Беловым, и ему стало ясно, что Белов тоже ничего не понимает. При чем здесь муж-каскадер из Одессы?

– Да то и значит. Про актеров я не знаю, я никогда не выходила замуж за актера, но каскадер – это… ужасно. Его никогда не было дома, а приезжая, он на второй же день начинал томиться. Со мной ему было тяжко, мои родители его раздражали, особенно папа, который всю свою жизнь был скучный государственный чиновник. У него вечно были какие-то необыкновенные компании и сногсшибательные девицы, они все тусовались то на “Мосфильме”, то в ресторанах, то в Сандунах, то еще где-то, а я все сидела и ждала как дура.

Господи, какой ненужной, жалкой, неуклюжей и бледной дылдой она чувствовала себя тогда! Как вылезала из кожи вон, чтобы казаться кем-то другим, чтобы Сережа наконец заметил ее! Он замечал – только когда она опять делала что-то не то.