Татьяна Устинова - Близкие люди

И не звони ты мне больше, особенно на работу!

Он швырнул трубку и полез в карман проверить, выключен ли мобильный. Мобильный он не включал со дня смерти Петровича.

– Я в офис не вернусь, – сказал он секретарше, проходя через приемную. Потом подумал и добавил, зная, что все равно через несколько дней сотрудники все узнают:

– Если будет звонить жена, больше не соединяйте, хорошо?

– Хорошо, – пробормотала удивленная секретарша, – не буду.

И Чернов своими глазами увидел, что значит выражение “загорелись глаза”. У секретарши они загорелись, как у кошки, попавшей ночью под свет автомобильных фар. Из них даже выражение исчезло, остался один боевой огонь искреннего и неподдельного любопытства, готового смести все препоны на пути к заветной цели получения необходимой информации.

Ну и ладно. Пошли они все на фиг! Ему нет до них никакого дела. Почему-то в “них” он объединил и жену, и секретаршу, приготовившись держать круговую оборону.

Ему нужно добраться до Саши и все у нее выяснить. Пока не поздно.

Он знал, где она живет, несколько раз подвозил ее до дома. но в квартире у нее никогда не был, поэтому обшарпанные стены подъезда, извозюканные углем и еще какой-то дрянью. надписи “Цой жив” и “Митяй – казел”, иностранные буквы. которые силились изобразить какое-то слово, но автор, судя по всему, не знал, как сложить их в слова, стойкий запах помойки и давних “бычков” произвели на Чернова странное и сильное впечатление.

Он сто лет не был в таких подъездах и как-то даже забыл, какие они бывают.

Он хорошо зарабатывал – и уже довольно давно. Окружающий его мир был совсем иным, и он так привык к нему, что в какой-то момент перестал придавать ему значение.

Он жил в спокойном и тихом центре, у него была дорогая и надежная машина, в подъезде лежал ковер и стояли фикусы в кадках, соседи, не обремененные соседскими дрязгами на почве лопнувших труб и протекших батарей, были милы и приветливы, бессмертие Виктора Цоя в их доме, похоже, никого не волновало…

Когда пришел лифт, Чернов сначала опасливо и брезгливо заглянул внутрь – ничего хорошего внутри лифта не было – и только потом зашел. Пальцем посчитал кнопки, потому что никаких опознавательных знаков на них не было, нажал нужную, или ему показалось, что это нужная, лифт припадочно затрясся и повез его к Саше.

Во всем этом она живет.

Каждое утро она входит в этот гребаный трясущийся лифт, и смотрит на загаженные стены, и дышит запахом мочи и помойки, и достает свои газеты из ящика, покосившегося так, как будто на нем кто-то специально долго висел, а вечером возвращается обратно, и это, наверное, еще хуже, потому что вечером горит тусклое электричество или не горит вовсе, и от этого только страшнее.

Вадим Чернов знал за собой эту черту – желание защищать сирых и слабых. Его жена Валя десять лет виртуозно ею пользовалась. Он знал, что это ужасно глупо, но прямо тут, в лифте, решил совершенно твердо, что Сашу отсюда заберет.

Куда?.. Зачем?.. И с чего вообще он взял, что она согласится не то что куда-то с ним ехать, но даже разговаривать?!

Почему она должна что-то ему объяснять, в чем-то разубеждать, делить с ним какие-то немыслимые фантазии?!

Лифт дернулся в последний раз и затих. Оставалось надеяться, что трупное окоченение постигло его на нужном Чернову этаже.

Он шагнул на площадку – здесь было почище, чем внизу, очевидно, в силу удаленности от входной двери, и стал по часовой стрелке считать номера квартир. По его подсчетам выходило, что ему нужна крайняя дверь справа.

Он некоторое время постоял перед черной дерматиновой дверью, стараясь справиться с волнением. Оказывается, он очень волновался. Даже не просто волновался, а весь, от горла до ботинок, как будто завязался в узел от страха.

А, черт побери!.. Будь что будет!

Он вытер о джинсы мокрые руки и решительно позвонил Дерматиновая дверь открылась, и за дверью оказался молодой мужик в майке и тренировочных штанах, вытянутых на коленях, – вид исключительно домашний и даже некоторым образом умиротворенный. Чернов от изумления отступил на шаг.

– Вам чего? – спросил мужик с дружелюбным любопытством. – Вам кого надо?

– М-мне… Сашу Волошину, – промычал Чернов почти нечленораздельно.

Этого мужика в майке он в своем плане никак не учитывал, однако же мужик был, вполне реальный, розовый и конкретный, как почему-то определилось у Чернова в голове – А вы… кто? – снова спросил мужик, несколько утратив прежнее умиротворенное дружелюбие. – Вам… зачем?

– Я с работы, – объяснил Чернов, – мне нужно с ней поговорить. Дома она?

Мужик расправил плечи и смерил Чернова неспешным взглядом – с головы до ног.

– А чего, – начал он, – на работе вы никак не могли поговорить?

Чернову стало смешно.

– Да вы мне скажите, она дома?

– Петька, что ты квартиру студишь?! – внезапно послышалось из глубины полутемного коридора, который вырисовывался у мужика за спиной, – несет и несет полом, как из трубы! Кто там?

В полумраке обозначилась фигура в легкомысленном ситцевом халате и почему-то в валенках.

– Кто пришел-то, Петь? Спрашивают кого?

– Это ко мне, мамань, – быстро ответил тот, кого называли Петей, хотя Чернов точно знал, что пришел вовсе не к нему.

Вышеупомянутый Петя вдруг шагнул на лестничную площадку, оказавшись нос к носу с Черновым, и плотно притворил за собой дверь.

– Давай проваливай отсюда, – велел он Чернову тихим и грозным голосом, – это моя баба, понял? И нечего шляться, твою мать, если не хочешь по роже схлопотать! А то я тебе мигом устрою! Со мной все братки местные за руку здороваются, так что чесал бы отсюда, козлина вонючая…

– Петя! – послышалось из-за двери. – Петя, ты с кем там разговариваешь?

– Да я ж сказал, что ко мне пришли, – с досадой проговорил в сторону двери грозный Петя. – Не, ты понял, блин, что тебе тут ловить нечего?

– Понял, понял, – ответил Чернов тоскливо и слегка прихватил Петю за шиворот, – я только одного не понял, дома она или нет.

На душе у него было погано. Так погано, как в тот самый день, когда он понял – из армии надо уходить или пропадешь. Тогда, приняв решение, он напился в стельку в каком-то замызганном кабаке, а потом проснулся в чужой постели и долго не мог сообразить, в чьей именно, и терзался угрызениями совести, и боялся Валю, и ненавидел себя…

– Мне ведь только поговорить, – преодолевая желание немедленно бросить Петю и уехать, объяснил Чернов, – поговорить только.

Петя беспорядочно молотил руками в сторону черновской физиономии, но Чернов был ученый, и до физиономии Петя достать никак не мог. Выпустить его тоже не было никакой возможности, потому что было ясно как день, что он моментально на Чернова бросится и завяжется идиотская подъездная потасовка.