Людмила Бояджиева - Признание Альбины Кристаль

Я не говорила вам, что обожаю заглядывать в чужие окна, воображая за мелькнувшим краешком чужой жизни целые навороты событий романтического или бытового жанра? Так вот я еще имею слабость к чужим дверям. Нет — не на предмет изучения замков. Опять-таки — с целью унюхивания, улавливания отзвуков чужой жизни, которая всегда притягивала тайной непричастности к ней. Почему, к примеру, я родилась у этих, а не тех? За этой, а не за той дверью? А чтобы было, если бы за той или теми, другими? Я была бы не я? И любила бы чужих родителей и носила другие платья… От ужаса леденело под ложечкой…

Это началось в классе третье — я потеряла ключ от квартиры и замерзнув на качелях под ноябрьским веерком, стала ждать возвращения родителей в теплом подъезде. Какой же интересной жизнью жил подъезд! Шум лифта, хлопанье дверей, чей-то смех. Неуклюжие гаммы, вымученные детской рукой на фортепиано за одной из дверей, запах утки в яблоках, звон посуды — за другой. Там накрывали стол, ждали гостей. А за молчаливыми, смиренно застывшими дверями-стражами кто-то кого-то любил. Тогда я об это, правда, едва догадывалась. Теперь — вижу насквозь. Натренировалась, хоть на спор угадывай. Наверно, этот нюх с первого взгляда и различил во мне Блинов.

Я стояла у двери квартиры с латунной старомодной табличкой на солидной дубовой облицовке. «Зинаида Пвлиновна и Надежда Яковлевна Робиншутц». Табличку забрали с двери старой квартиры на Чистых прудах и Надежду Яковлевну приписал вместо затертых слов. Что там было — «Профессор» или чье-то другое имя?

Приглядываясь, я слегка надавила на ручку и дверь мягко подалась!

— Простите, Зинаида Павлиновна, у вас не отвечает телефон. Я зашла сказать, что ваше дежурство отменяется…. - проговорила я заготовленную фразу, чувствуя, что говорю в пустоту. Ведь все уже было ясно. Вы сами знаете, что обычно находят за открытыми дверями молчаливых престижных квартир. Разумеется, разумеется. А что делать, представляете? Вызывать Братьев Поваротти? Звонить в милицию? Тихонько выманить из банкетного зала Блинова? А вдруг я ошибаюсь? Ничего страшного не произошло, смешно поднимать нелепую панику. Сейчас она выйдет из своего кабинета, надевая очки и зевая. «- Извините, я думала, вас убили», — фальшиво улыбнусь я. Или, лучше в духе Тарантино: «Где труп? Чистильщик прибыл!»

«Нет, прежде чем поднимать панику, надо все же сначала слегка взглянуть самой…» — Так думают все, кто толкает чужую незапертую дверь. Черт! Это атласное платье все же узко! А каблуки!.. Да что они тут набросали! О… Споткнувшись, я растянулась… Нет, не на полу. Ощущения свидетельствовали о том, что подо мной труп. Замерла, окаменела. Ни дыхания, ни шороха. Темень, пахнет валерьянкой здорово сквозит. Нечто костлявое врезается под самые ребра… Кажется, гипс… Осторожно отползаю, стараясь не касаться трупа. Нащупываю у двери кнопку выключателя, нажимаю, зажмуриваюсь. Считаю до двадцати, мысленно проводя сеанс самогипноза: «Ничего, ничего, Помидорина, она была не очень молодой… и вообще — смерть — удел каждого…» Осторожно открываю глаза — посреди холла, прямо у двери стоит длинная сумка, набитая книгами. Сверху брошен пуховик, разметавший пухлые «руки».

Двойная стеклянная дверь в центральную комнату театрально распахнулась. В раме стояла Нина Яковлевна, одетая в парчовое платье, принятое в прошлом для концертных выступлений. Гордо вскинув голову, она объявила с интонациями ведущей камерного концерта: (Композитор Алябьев. «Соловей»)

— Она изменила мне и я убила ее!

В глубине комнаты, в квадрате распахнутого окна покачивалось длинное тело. Мертвая Робиншутц казалась высокой и стройной. Еще я заметила, что на ее ногах был надеты лодочки с длинными, щучьими носами.

Потом я вызвала Блинова, прибыли приглашенные им люди, доступ в квартиру сестер любопытным был закрыт. Нину Яковлевну без лишних эффектов увезли врачи. А разговоров, как понимаете, было не мало. Роковая страсть двух не молодых и мало привлекательных женщин интриговала сама по себе. Но убийство из ревности! Притом, в каком дивно-театральном оформлении!

Вокруг этой истории завертелась карусель слухов, в основном, лирически-патологического характера. Оказывается, Нина не была ни в какой ЦКБ. Она симулировала болезнь, чтобы выследить любовника (!), посещавшего Зинаиду. Убедившись в предательстве она повесила неверную на крюке для кашпо, пользуясь подсказкой одного из любимых фильмов Зинаиды, находившимся в ее видеотеке.

Вызвав в скверик явно избегавшего меня Блинова, я набросилась на его с вопросами: — Да как эта малышка могла взобраться на подоконник, чтобы подвесить такую жилистую дрыну? Да еще быть уверенной, что крюк выдержит? Может она сама повесилась? Или была убита до повешенья…

Увлеченная лавиной не дававших мне покоя вопросов, я поначалу не заметила, какими глазами смотрел на меня Виктор. А заметила — оторопела: никогда не видела такой совершенно непроницаемый, ничего не выражающий взгляд. Наверно, ему специально учат разведчиков, тренируя на античных статуях с мраморными бельмами.

— Все? — поинтересовался он, когда я остановилась, «споткнувшись» о выстроенный им «заслон». — Я понимаю, что далеко не все. Ты думаешь об этом и никак не сведешь концы с концам. — Он предложил мне присесть на скамейку, сам закурил, стоя рядом и прикрывая спиной от дыма.

— Запомни — всякое бывает. В моменты потрясений, боли к человеку приходит огромная сила и хитрость. Известны случаи, когда в кресле дантиста больные перекусывали стальные щипцы. Для чего требуется усилие не менее чем в 300 кг. Нина Яковлевна душевно больна, что установила экспертиза. Организованное ею убийство — плод воспаленного ума и неумеренного увлечения просмотром ужастиков..

— Это официальная версия… — я смиренно вздохнула. — Именно ее, несмотря на полную абсурдность, я буду разглашать любопытствующим. — Я поднялась. — Понимаю, что большего мне знать не надо.

— Вы даже не представляете, как далеки все версии этого дела, приходящие в голову нормального зрелого профессионала, от реальности. Поверьте мне, Дора.

Мы обменялись взглядами, наполненными такой тоскливой обреченностью, что апрельский сквер, полный птичьего ликования, показался не кладбищенской рощицей.

4

— Алька! С тебя причитается. На дворе — май! Пора отметить обалденную карьеру бывшей безработной синьоры Помидориной. Должность внушительная — Домоправительница! — голос моей экспансивной подруги звучал с таким напором, словно Лера звонила с из американской глубинки, а не с 18 этажа того же подъезда. Лера помянула мою девичью фамилию, желая подчеркнуть стойкость нашей двадцатилетней дружбы. Мы вместе учились на актерском отделении, потом бойкая инженю завлекла в брачные узы дружка моего бывшего мужа — Генку Рыбакова — чудаковатого гения микробиолога, боявшегося женщин пуще самых вредных подопытных объектов. Под мудрым руководством супруги растяпа превратился в энергичного директора какого-то ферейна по производству лекарств и сумел обеспечить жене и дочери достойное существование. Он даже начал бонвиванствовать — завел отменный гардероб и кучу нежных женских телефонных голосов. Как складывается взаимосвязь этих голосов и Генки вне трубки, Лера не хотела знать. В измены мужа она принципиально не верила, что соответствовало главному жизненному принципу — успешности во всем. Кстати, человек успешный, этакий натуральный везунчик или под него мимикрирующий — существо приятнейшее для окружающих. Успешность, как некогда аристократическое происхождение, подразумевает благодушие, отсутствие злобливости, зависти и, главное, постоянную готовность помогать ближнему.