Татьяна Устинова - Миф об идеальном мужчине

На этот раз – насмерть.

На счет “три”…

Но ей некуда было пойти, да и как идти, когда ее не держат ноги, и порваны джинсы, и с куртки течет, как будто она пролежала в луже по меньшей мере неделю?! И тот, который наблюдает за ней из темноты, осторожно и внимательно двинется следом и окажется там же, где она сама.

Ларионов сказал: нужно встретиться, но только так, чтобы ты не привела за собой “хвоста”.

Клавдия подышала широко открытым ртом.

Она не домашняя барышня, маменьки-папенькина дочка. Она – закаленная жизнью детдомовская девчонка. Она так просто не дастся.

Он ждет, что она пойдет домой? Пусть ждет.

Что делает человек, которого только что обокрали?

Правильно – идет в милицию. Она сейчас пойдет в милицию, благо идти недалеко – в метро.

А там посмотрим, кто кого.

Андрей посмотрел на часы. Наверное, нужно ехать к ней. Просто так сидеть и гадать, где она и что с ней происходит – глупо. Если ее нет дома, придется, наверное, ждать или искать, хотя где ее можно искать, он даже предположить не может.

Соглядатай его засечет, но делать нечего.

Он выругался, чувствуя, что весь состоит как будто из замороженного бетона.

Неужели поздно?

Я тогда просто не смогу жить, понял он со спокойной бетонной отчетливостью.

Если я не найду ее или найду и будет поздно, жить дальше я не смогу.

Вот тебе и не просто работа.

Он поикал ключи от машины. Куда-то их бросил, когда вошел… И нужно взять пистолет.

В дверь позвонили, когда он привычным движением застегивал кобуру. Не глядя, он распахнул дверь, уверенный, что пришла баба Тома с известием о том, что она только что разоблачила шпионский заговор.

И остолбенел.

– Андрей, привет, – скороговоркой сказала Клавдия. – Прости меня, пожалуйста, что я так поздно, но у меня опять…

Она шагнула в квартиру, обняла его за шею, как маленькая, и заплакала.

Она плакала довольно долго, Андрей обнимал ее и ни о чем не спрашивал. Только осторожно захлопнул дверь на лестничную площадку, из которой тянуло сырым осенним холодом.

– Прости меня, пожалуйста, – бормотала она ему в свитер, судорожно всхлипывая. – Таньки нет, а домой страшно… Я… я не знаю, что на меня нашло, я сейчас успокоюсь и все тебе расскажу, ты извини меня, пожалуйста…

– Пожалуйста, пожалуйста, – сказал он насмешливо-учтивым тоном, скрывая за ним облегчение и буйную радость от того, что она цела и невредима, что он все-таки не опоздал. – Сколько хотите…

Она не поднимала глаз. Ей было стыдно, что она такая мокрая, грязная, страшная и что она приперлась к нему на ночь глядя.

– Ты знаешь, – сказала она, неловко отстраняясь и глядя в пол. – У меня опять отобрали сумку. У метро, на “Речном”. Видишь, я даже упала… И Таньки нет. Я посижу у тебя немножко и поеду.

– Да, – согласился он, – конечно.

Если бы она не чувствовала его руки, державшие ее за спину, если бы прямо перед носом у нее не было его свитера, мокрого и колючего от ее слез, если бы от него не пахло так хорошо – одеколоном, сигаретами и еще чем-то, – ей было бы легче. Но как найти в себе силы отстраниться от всего этого и сказать что-нибудь умное или хотя бы объясняющее ее эффектное появление, если в первый раз в жизни она была так близко к Андрею Ларионову?

– Клава, – позвал он осторожно и оторвал ее от себя. Серые внимательные глаза беспристрастно и профессионально обежали ее всю – от распухшего от слез носа и до мокрых ботинок. – Ты вообще-то цела?

– Цела, – кивнула она. – Я упала.

– Я заметил, – сказал он довольно холодно. – Давай разденемся потихоньку.

– Давай, – согласилась она, испуганная его холодностью.

Она смирно стояла, пока он расстегивал на ней куртку и разматывал с шеи платок. Куртка спереди была такой мокрой и грязной, что он не стал вешать ее на вешалку, а кинул на пол. Клавдия посмотрела на куртку, потом на него.

– Ничего, – сказал он сухо. Ледяной бетон внутри его вибрировал от страха. – Обойдется.

Придерживая ее, он нагнулся и расшнуровал ее ботинки. Она с изумлением смотрела на его затылок, заросший густыми и короткими, как бобровая шкура, волосами. Она не видела бобровых шкур, но ей казалось, что они должны быть такими же, как волосы Андрея Ларионова.

Он потянул за пятку один ботинок, потом второй. Потом носки.

Господи, что он делает?!

Она дернулась, и он прикрикнул:

– Стой спокойно!

Он швырнул на пол ее носки и сказал:

– Посиди минутку. – И отвел ее в кухню.

Там она села на стул, и он куда-то ушел.

Клавдия закрыла глаза. Оказывается, это потрясающее и совершенно новое чувство – чужая забота. Она приехала к Андрею Ларионову, и он заботится о ней. Она в совершенной безопасности, в тепле, сидит у него на кухне, где ее никто никогда не достанет, и он заботится о ней. Она может просто так сидеть и больше ни о ком и ни о чем не думать. Зачем ей думать? Обо всем позаботится Андрей Ларионов.

– В ванне наливается вода, – сказал он совсем рядом. Клавдия открыла глаза и обнаружила, что он сидит на корточках рядом с ней. – Дойдешь или отвести тебя?

– Конечно, дойду! – уверила она бодро, но на глаза опять почему-то навернулись слезы. Она всхлипнула и быстро утерлась рукавом. – Ты вполне можешь со мной не возиться, просто я…

– Заткнись, – попросил он. – Заткнись сейчас же, а? Она послушно закрыла рот, но тут же снова его открыла.

– Ты сердишься? – спросила она робко.

– Да, – сказал он. – Я сержусь. Но к тебе это не имеет никакого отношения.

– Я знаю. Ты никогда не имеешь ко мне никакого отношения, – сказала она печально.

– В каком смысле? – поинтересовался он осторожно.

– В таком. – Она посмотрела мимо него. Наверное, все дело в том, что она так перетрусила на остановке, и в том, что она тряслась, как осиновый лист, добираясь к нему, иначе ей и в голову бы не пришло говорить ему что-нибудь подобное. – Ты вообще никогда не имеешь ко мне никакого отношения. И никогда не имел. И иметь никогда не будешь.

Он чуть улыбнулся, рассматривая ее.

Она нашлась, она жива, и все теперь будет в порядке.

Пресвятая Матерь Богородица, спасибо тебе, не иначе два покойных деда-священника тебя укланяли и уговорили.

Она нашлась, и он теперь сможет жить дальше.

– Ты поэтому такая чудная? – спросил он, чувствуя, как начинает крошиться и обваливаться бетонная стена. – Из-за меня?

– Да, – кивнула она горестно, посмотрела на него и тут же отвела глаза. – Из-за тебя. Только ты не подумай, пожалуйста, что это тебя к чему-то обязывает, – переполошилась она неожиданно. – Я совсем не потому…

– Понятно, понятно, – сказал он. – Давай поднимайся и пойдем в ванночку. В ванночке хорошо, в ванночке тепло…