Светлана Успенская - Женщина без прошлого

Он входит в свой ободранный дом, сбрасывает нищенские лохмотья и ложится на тахту, пружины которой кровожадно впиваются ему в спину, подобно акупунктурным иглам. Внутри его все бурлит и клокочет. Он, миллионер, вынужден толкаться в трамвае, терпеть хамство окружающих и пресмыкаться перед нуворишами, которые завтра непременно разорятся. На работе, в обстановке публичности он вынужден питаться быстрой вермишелью и искусственным компотом. Хотя внутри его все восстает против такой жизни, но он благоразумен и не желает себе быстрого разорения. И потому он не идет покупать себе персональный автомобиль, или приобретать любовницу с пластмассовой грудью, или шить костюм с фиолетовыми пуговицами. Нет, вместо этого он покупает лобстеров, устриц, севрюгу, натуральную колбасу и молоко, произведенное коровой, а не доильным аппаратом. Он покупает первосортную выпивку и экзотические фрукты, он включает порнушку в телевизоре и съедает это пиршество богов под заунывные стоны экранных любовников. Он выпивает подчистую вино 1969 года, потом смывает с бутылки этикетку, а объедки заворачивает в двойной слой бумаги, чтобы их не разглядела глазастая старушка соседка, у которой в очки с толстыми линзами вмонтирована миниатюрная рентгеновская камера.

Наутро он надевает растянутые треники и шлепанцы без задника, с дыркой, из которой удивленно выглядывает крючковатый мизинец с желтым ногтем, и отправляется выносить на помойку остатки своего подпольного пиршества — потому что домработницы у него нет, а любовнице-библиотекарше опасно доверить мусорное ведро.

Он торопливо зарывает свой грех в мусорном баке и, воровски оглядываясь, трусит обратно в подъезд. Лицо его при этом сохраняет виноватое выражение. Он клянется себе в том, что больше никогда и ни за что… Он не позволит себе… В целях самосохранения… Пока не накопит еще миллионов сто… А когда накопит, то уедет куда глаза глядят, бросив библиотекаршу, шлепанцы и подержанное мусорное ведро… И будет смеяться, хохотать и проживать миллионы. Будет швырять официанту сотенные купюры и хватать красоток за ляжки. Будет выбрасывать на помойку ненадеванные смокинги и недоеденные бутерброды с языками скворцов. Впереди его ждет реванш, он возьмет свое!

Но он обманывает самого себя. Потому что той суммы, которая покажется ему достаточной, ему не накопить никогда. Он всю жизнь проведет в растянутых трениках, с библиотекаршей и мусорным ведром, так и не вкусив настоящей жизни. Он умрет в районной больнице — его просто забудут на матрасике в коридоре, где он будет корчиться, лишенный простыней и надежды. Только после его смерти узнают, что он был миллионером. Но и это не принесет ему особой радости. Его похоронят на кладбище за казенный кошт, а деньги за отсутствием наследников конфискует государство. И даже библиотекарша не придет навестить его могилу, по гроб жизни обиженная его коварным недоверием. И единственное, что ему вспомнится в тоскливый предсмертный час, когда хладное дыхание смерти уже коснется бледного чела, — это та колбаса, те лобстеры, то вино, та осетрина, тот паштет из гусиной печенки. И рай ему представится гастрономическим отделом дорогого супермаркета, где упитанные ангелы в белых халатах и крахмальных наколках будут парить между праведниками, разнося изысканные яства. Впрочем, скорее всего, он попадет в ад, хотя ад ему и так досконально известен, ведь вся его жизнь, за исключением тех сладких гастрономических мгновений, была сущим адом…

После таких разъяснительных бесед Кузька, восторженно сглотнув слюну, зверем бросался на мусорную кучу. С удвоенной энергией он внюхивался в объедки, придирчиво изучал этикетку дешевого «Агдама», инспектируя на вкус содержимое бутылки, — потому что подозревал тайного миллионера в таком изощренном коварстве, как переливание благородных напитков в емкости из-под дешевого вина. Он придирчиво исследовал колбасные белкозиновые шкурки, подозревая их в грехе натурально-кишечного происхождения.

О, это была работа, достойная Шерлока Холмса! Это был ювелирный труд, это были аналитические расчеты с математическими выкладками. Это был порыв вдохновения, следующий сразу же за порывом отчаяния. Были проверены все помойки в округе; из объятий слепого отчаяния искатели не раз переходили к безрассудной розово-сиреневой надежде и обратно. Не раз они клялись бросить все, не раз обманывались в своих ожиданиях, попавшись на удочку деньрожденческих чревоугодий, которыми изредка грешили рядовые граждане, на тринадцатом году перестройки дорвавшиеся наконец-то до товарного изобилия.

В конце концов подозрительные по мусору граждане отсеивались: или у них не было растянутых треников, или им не хватало дырки в шлепанце, откуда выглядывал бы желтокорый мизинец, или их обходила своим вниманием библиотекарша, воспитанная на Тургеневе и идее самопожертвования. Эту святую женщину они заменяли женой, детьми и семейными скандалами с мордобитием, неблагозвучными и бесперспективными.

Но вот однажды домушникам повезло. Однажды утром на помойку пришел Он.

Это действительно был Он! У него было все: и треники, и шлепанцы, и мизинец… В руке он нес мусорное ведро, заботливо прикрытое тряпицей для предотвращения всеобщего любопытства. При этом владелец мусора настороженно оглядывался по сторонам, как бы подозревая окружающих в злом умысле, и лицо его хранило такое выражение, какое могло бы хранить лицо, замеченное в недавнем пире чревоугодия, недостойных помыслах, кассете с порнушкой и связях с близорукой библиотекаршей в очках.

При виде него у Сифоныча что-то екнуло внутри. Он инстинктивно вжался в мусор, уткнув лицо в гнилую портянку и одновременно притиснув голову Кузьки к разливу тухлого яйца.

— Тсс! — только и успел пробормотать он, притворяясь ветошью.

Клиент, еще раз пугливо оглянувшись по сторонам, выбросил мусор и заспешил домой, смущенно поддавая задом.

Сифоныч и Кузька набросились на свежий мусор, как оголодалые звери.

Через минуту они оторопело отвалились от благоуханной кучи. Их лица сохраняли ошеломленное выражение — это действительно был Он!

Мусорная куча содержала в себе все их мечты: и лобстерные клешни, и подтухшие гусиные паштеты, и лангустов, и рамбутанов, и бутылки из-под дорогого ликера, которые благоухали столь гармонично, что ими хотелось душиться вместо дорогого одеколона.

Было бы смешно ожидать, что такой опытный грабитель, как Сифоныч, сразу бросится за клиентом, вооружась монтировкой. Или что он позволит Кузьке сделать это. Нет! Как ни рвался в бой молодой напарник, Сифоныч проповедовал осторожность и благоразумие по всем фронтам.