Предание Темных - Кейси Эшли Доуз
Лале принимает горшочек и аккуратно снимает с него ткань, открывая внутри какую-то вязкую массу. Учитель между тем продолжает, совершенно не реагируя на изумление Лале:
– Портрет нужно скрыть. Нельзя допустить, чтобы его увидели.
На мгновение Лале кажется, что учитель опять взялся за свое. Раз у него не получилось порвать ее набросок, он теперь решил его закрасить этой черной вязкой массой, и навсегда стереть тем самым с лица земли. Однако, его воодушевление заставляет ее слегка усомниться:
– Что это такое в горшочке?
– У себя на родине я воевал. Это была партизанская война, мы прятались в лесах. У нас было средство, чтобы скрыть от глаз противника важные документы. Например, карты. Это смесь воска и отваров трав – она долго и сложно готовится, но если нанести ее на полотно – его изображение будет скрыто.
– Навсегда? – ужасается Лале.
– Что вы, Лале-хатун! Чтобы оно вновь стало явном, достаточно лишь будет прогреть холст. Например, положить его на печь.
Теперь она уже удивленно хлопает ресницами.
Ничего подобного она прежде не слышала, но у нее нет никаких оснований не верить учителю. Ведь, если на то пошло, холст он тогда ей все-таки отдал. Если уж он хотел его уничтожить – незачем было так себе все усложнять и затягивать. Достаточно было его тогда порвать и все.
Заметив, что Лале все еще держит горшочек на вытянутых руках с некоторым сомнением, учитель накрывает кисти ее рук своими, побуждая взять вещь плотнее:
– Берите. Как только завершите портрет, покройте его тонким слоем этого средства и дайте немного просохнуть. После этого для всех непосвященных ваша работа будет казаться лишь слегка засаленным пустым куском холста.
– Но таковым не будет? – все-таки в последний раз спрашивает слишком уж обеспокоенная предстоящим Лале.
– Не для вас, и не для тех, кто знает об этом.
Наконец, девушка прижимает горшочек к себе плотнее и едва удерживается, чтобы прямо здесь не запрыгать от радости:
– Это так здорово! Настоящее спасение от закона без уничтожения! Кто придумал такое чудесное средство?
Улыбка Димитриса тут же стягивается и он опускает глаза, заметно погрустнев:
– Одна девушка. Она знала каждое растение в лесу, любила их, разговаривала с ними. Думаю, они отвечали ей и раскрывали свои секреты. Но.. к сожалению, она умерла.
– О, ходжам Димитрис, мне так жаль..
– Да.. – он как-то апатично махнул рукой – ну да ладно, ни к чему ворошить прошлое. Надеюсь, этот раствор ваш поможет избежать беды, Лале-хатун.
* * *
– Куда ты? Поди-ка сюда.
Шахи-хатун окликает Лале, когда той уже почти удается незамеченной улизнуть из комнаты. Они договорились встретиться с Сафие в условленном месте, и до этого ей еще надо было забежать в летний домик, чтобы забрать ее покрытый маскировочной массой портрет. Но очевидно, она была недостаточно тиха..
Досадливо вздохнув и признав поражение, девушка оборачивается и возвращается к наставнице.
Женщина достает какую-то шкатулку и протягивает ей, едва касаясь пальцами, точно какого-то невероятной ценности бриллианта:
– Знаешь, где покои шехзаде Мехмеда?
Лале кривится об упоминание одного его имени, но все-таки отвечает неохотным кивком:
– Да.
– Вот, отнеси это его наставнице, Дайе-хатун. Скажешь страже, они тебя проведут.
– Наставница Мехмеда? – удивляется Лале – уж не к ней ли вы теперь ходите вечерами?
– К ней – чуть улыбается Шахи-хатун той улыбкой, что свойственна людям, предавшимся приятным воспоминаниям – в молодые годы мы дружили. Я тебя нянчила, она – шехзаде, пока его не сослали в Манису.
Лале замирает, впитывая каждое слово.
Впервые, с момента прибытия ко дворцу Мехмеда, она слышит хоть что-то о его прошлом. Признаться, до его прибытия и о его существовании она не могла даже догадываться. А тут, выясняется, он был сослан нарочно.. Но когда?
Зная, что наставница никогда не ответит на подобный вопрос прямо, Лале исхитряется и спрашивает иначе:
– Ого, это сколько ж лет вы с ней не виделись?
– Лет девять, поди..
Лале быстро отнимает от своего возраста озвученную цифру и
(..ты помнишь мехмеда? по пять лет вам было, когда его..)
получает ответ «пять». Про этот же возраст говорил вскользь и дядя Мурад, но, выходит, именно в этом возрасте ее маленький кузен покинул дворец.
– Но за что можно было сослать пятилетнего ребенка?
Лишь озвучив фразу, Лале понимает, что ее мысли вырвались наружу. Сообразив, что ее одурачили, Шахи-хатун поджимает губы и недовольно напоминает:
– Дайе-хатун тебя уже, наверное, заждалась. Беги скорее.
Однако, когда Лале приводят в означенную, пышно убранную комнату – она оказывается пуста. Служанка тут же кланяется и убегает докладывать Дайе-хатун о посетительнице, предложив в это время Лале располагаться в покоях.
Впрочем, располагаться Лале не особо хочется. Она впервые оказывается в этой части дворца и с опаской оглядывает убранство. Почему-то смутное чувство тревоги без всяких оснований поглощает ее с ног до головы, и единственное, чего ей хочется – поскорее отдать Дайе-хатун шкатулку и уйти отсюда.
Наверняка, в шкатулке что-то ценное – потому что в обычных случаях для того, чтобы что-то передать, отправляют слуг. Лале уже собирается быстренько открыть вещицу и посмотреть, что такого в ней хранится, как дверь резко распахивается.
Лале поспешно передергивает руками, даже не осознавая, что это напротив выглядит еще более подозрительно, и уже открывает рот, чтобы поприветствовать хозяйку покоев, как..
– Ты?!
Губы Мехмеда искривляются – видно, что эта эмоция обусловлена тем, что он не менее ее удивлен и ошарашен этой встречей.
– Что ты здесь делаешь?!
– А вы? – изумленно бормочет Лале.
– Это комнаты моей наставницы! Я всегда захожу к ней в это время.
Всегда?
Лале начинает смутно осознавать, что слишком уж много совпадений. Вначале Шахи-хатун просит ее выполнить обязанности служанки, после она не находит Дайе-хатун в покоях, хотя ее наставница утверждала, что та ее заждалась.. А теперь выясняется, что именно в это время сюда всегда приходит Мехмед.. а если брать во внимание, что Шахи-хатун и Дайе-хатун давние подруги..
Но Мехмед беспардонно вырывает ее из мыслей, так и не дав подойти к логичному заключению, связывающему все эти события:
–А знаешь.. – он обходит ее кругом, точно выставочную лошадь, приценивающе чмокнув.
Очевидно, первичное удивление уже успевает покинуть Мехмеда, уступив место его обыденной гадливой надменности.
– .. это даже хорошо, что ты здесь. Давно надо было пообщаться без посторонних глаз.
Он падает на диванчик, широко разложив руки по его краю, после чего кивает на место напротив. Увидев, что Лале не собирается опускаться, он говорит уже прямо, без вопросительных ноток:
– Садись.
Лале не может ослушаться приказа падишаха, потому со все нарастающей тревогой ей приходится опуститься на предложенное место. Мехмед довольно скалится и чуть склоняется к ее лицу:
– Ты мне нравишься. Такая бойкая. А личико –м-м-м, сладкое, как лукум.
Лале чувствует, как тошнота подкатывает к ее горлу вместе с переваренным завтраком. А когда Мехмед протягивает руку к
