Предание Темных - Кейси Эшли Доуз
* * *
Винтовая лестница приводит нас с Владом на открытую смотровую площадку. С гордостью родителя, говорящего об успехах своего дитя, Влад заявляет:
– И днем здесь красивый вид, но сейчас он особенный.
Впрочем, даже в этой нелепой ситуации, с этим утверждением поспорить сложно. Площадку освещает фонарь, а дальше, в ярком лунном свете, открывается панорама на лес и горы. Тумана почти нет, поэтому можно увидеть, как волнуется листва и всюду мерцают таинственные огоньки.
Раньше такое я видела только в кино.
Стрекочут сверчки, слышится шум ночных птиц. Лес кажется живым существом – загадочным, но мирным. Одно это заставляет меня решить, что ночные отчеты по работе – не так уж и плохи.
Заметив мою заинтересованность, Влад показывает мне куда-то за спину:
– А вон там, видишь, озеро.
Оборачиваюсь и действительно вижу ровную гладь воды. Смотрю на него, пока не слышу за своей спиной:
– Покажи мне теперь, пожалуйста, картины.
Тут же вспоминаю, зачем я здесь стою. Конечно, это не экскурсия по ночному замку – и впрочем, это даже успокаивает. Потому что было бы чертовски странно, если бы Влад постучался ко мне в комнату в два часа ночи и предложил, как ни в чем не бывало, пройтись с ним на смотровую площадку, чтобы оценить красоту местного пейзажа.
Думаю, в таком случае, я бы уже на следующий день бежала прочь, несмотря на договора.
Подойдя к столу, я разворачиваю на нем портрет Хасана. А рядом – картину, над которой только начала работать днем. Жду, что Влад заметит, как быстро идет моя работа – или наоборот, найдет к чему придраться и упрекнуть (если подозрения Лео верны и он зачем-то хочет наподольше задержать меня здесь). Но он проявляет к полотнам не больше интереса, чем к стулу, бросив на них лишь мимолетный взгляд.
После чего, все так же молча, отодвигает один из стульев чуть дальше от стола и садится. После указывает на оставшийся стул.
Я непонимающе вскидываю бровь.
Неужели необходимо садится, чтобы оценить продвижение моих работ?
– Присядь и поработай немного – поясняет он – я хочу посмотреть, как ты это делаешь.
А вот эта просьба уже переходит за грань нормального.
– Здесь? – я делаю паузу, давая ему понять всю нелепость его просьбы – сейчас?
– Да.
– Знаешь, я не привыкла работать ночью.. да и вообще, когда кто-то стоит над душой.
– Разве я стою над душой? – терпеливо уточняет Влад – я нарочно отодвинул стул подальше от стола, чтобы не мешать.
– И все же – упорствую я, начав скручивать портрет Хасана – думаю, что это не лучшая идея..
– И все же я вынужден настаивать – его голос тоже приобретает настойчивость соразмерно моему – я хочу убедиться, что в процессе работы ты обращаешься с полотнами достаточно бережно. Видишь ли, картины очень старые, и даже без твоей на то вины могут пострадать в процессе реставрации. Чтобы на тебя в таком случае не падала и тень подозрений, я хочу убедиться в аккуратности проведения этого процесса лично.
И опять он это делает!
Так подводит одно к другому, что теперь я вроде как и не могу отказаться без весомых причин. Потому что теперь это уже вроде как не его чертовски странная прихоть, а необходимая часть работы, при том еще, как по его словам, и меня избавляющая от лишних проблем.
Однако, это не значит, что я не понимаю, что к чему.
Недовольно вздохнув, все же сажусь.
Нерешительно перебираю инструменты, словно враз позабыв, какие и для чего надо использовать. Наконец, беру нужный и уже тянусь к картине, когда слышу тихое:
– Ты очень красивая.
Напрягаюсь.
Если за этим последует хоть одно резкое движение – примусь кричать и бежать. Но нет – Влад остается все на том же своем стуле. Даже не пытается пододвинуться поближе. Сидит там же и смотрит на меня горящими глазами, цепляющими каждое мое движение.
Молчу, думая, как на это реагировать.
В итоге неуверенно отзываюсь:
– Знаешь, вот теперь всё это действительно начинает напрягать. Ночь, картины, неуместные комплименты.. – киваю на полотно, к которому еще не успела приступить – может, оставить всё же эту затею до утра?
По выражению лица вижу, как его огорчают мои слова. Вздохнув, Влад чуть мотает головой:
– Нет, не стоит. Извини. Продолжай работу, я больше не стану отвлекать.
Странный. Все-таки Лео прав. Он чертовски странный.
Завести меня в два часа ночи на смотровую площадку, заставить работать при нем, а после отвешивать неуместные комплименты и еще при этом рассчитывать.. на что? Что я разулыбаюсь, как дурочка, и начну, краснея, его благодарить?
Странный. Странный, странный тип.
Опускаю голову так, чтобы часть волос упала вниз и не давала ему видеть моего лица. Эта небольшая, даже смехотворная преграда, все же несколько меня успокаивает.
К тому же, он и правда больше не пытается что-то говорить, что тоже немало упрощает ситуацию.
Нервными движениями начинаю работать над картиной. Вначале очень неспешно – боясь в таком настрое и впрямь что-то повредить. Вот это точно будет конфуз. Но с течением времени я начинаю набирать свою обычную скорость.
Даже забываю, что сейчас ночь, что в метре от меня, закинув ногу на ногу, сцепив пальцы замком и чуть склонив голову, сидит и пристально наблюдает Влад. Я вновь погружаюсь в работу, и через какое-то время звуки знакомым образом начинают доноситься до меня, будто из-под толщи воды..
-6-
1444 год, Османская империя.
Кабинет Димитриса.
Лале неуверенно мнется, но в итог стучит и чуть приоткрывает дверь. В комнате стоит ходжам Димитрис – как всегда с добродушной улыбкой на лице, предназначенной для его любимой ученицы:
– Принесли? Проходите же.
Он поспешно заводит ее внутрь, и опасливо высунувшись наружу на долю секунды, плотно закрывает дверь. Лале оглядывается – кабинет учителя заставлен художественными принадлежностями: мольберты, коробочки с углем, кисти..
Наконец, Лале делает то, ради чего пришла – разворачивает на столе портрет Хасана. Учитель оглядывает его нервным, даже опасливым, но при этом взбудораженным взглядом. Видно, что участие в происходящем его настолько же страшит, насколько волнует.
– Он еще не закончен – поясняет Лале – в последние недели совсем некогда было..
Последние недели они занималась только портретом Сафие, но сознаться в том, что она приступила еще к одному портрету – было бы слишком. Учитель понял ее тягу нарисовать лик покойного кузена, рискуя жизнью, но повторить подобное ради помощи Сафие-хатун.. этого бы он точно не понял.
А от ходжама Димитриса зависит сейчас слишком многое, чтобы Лале могла позволить себе не заботится о его мнении.
– Но уже и сейчас видно, насколько это взрослая работа. Творение мастера! У вас дар, Лале-хатун.
Девушка смущается и слегка краснеет. Учитель же в это время подходит к полкам и берет оттуда небольшой глиняный горшок. Вернувшись обратно, он протягивает его девушке:
– Лале-хатун,
