Людмила Бояджиева - Уроки любви

…Посадив Эжени в экспресс «Мадрид-Париж», Курт коротко сказал:

— Я выполнил то, что завещал мне друг. Если бы вы были мужчиной, я, не задумываясь, пристрелил бы вас.

…Она сидела у окна пустого купе, глядя, как уносятся в ночь огни большого города. Эжени ничего не чувствовала, кроме огромной пустоты, от которой не было избавления.

— Мадам, ваш малыш так кричит… Может, стоит его покормить? В дороге не вредно лишний раз побаловать ребенка приятной трапезой. — Пожилой контролер, проверив билеты, игриво подмигнул, глянув на пышный бюст молодой матери.

Не соображая. что она делает, Эжени расстегнула блузку. Из-за преждевременных родов она лишилась молока и ни разу не испытала этого чувства, — вцепившись ручонками в ее грудь, ребенок захватил беззубым ртом сосок, старательно зачмокал, потом притих и уснул.

— Сын. Его сын. Я не знала. как сильно люблю тебя, малыш. Спи спокойно, у тебя отважная, смелая мать, — прошептала Эжени, роняя на покрытую светлым пухом головки частые, теплые слезы.

— «Спи, младенец мой прекрасный, Бог твой сон хранит», — тихонько запела Эжени колыбельную, которую давным-давно напевала ей мать. От русских слов защемило в горле.

«… Дам тебе я на дорогу образок святойТы его моляся богу ставь перед собой.И готовясь в путь опасный, помни мать свою.Спи дитя мое родное, баюшки-баю…»

— А вот и я. Не ждали? — В дверь неслышно проскользнул мужчина. — Тоскливо путешествовать в одиночестве, желающих прокатиться в Париж что-то нынче маловато. Особенно, в первом классе. Приличные господа предпочитают держаться подальше от фронта, мадам.

Эжени не оборачивалась и не слушала разговорчивого попутчика — мир перестал существовать для нее.

— Обидно, — такое пренебрежение! А я пересек чуть ли не пол-Европы, чтобы встретиться с тобой, дорогая.

Эжени резко обернулась, словно ее ударило током, — она узнала этот голос. — В мягком сидении, скрестив на груди руки, сидел Альберт.

— Я так ждал этого момента, и какое разочарование… Где вопли ужаса, мольбы о прощении?.. Ведь ты думала, что убила меня, правда? Увы, я от рождения защищен от напастей, как и ты, бесценная моя сестра.

Что, снова не удивилась, сестренка? Анастасия Климова, рожденная от Эриха Шварцкопфа и русской шлюхи. Наш отец — чистокровный ариец, наследник древних магических знаний. Они передавались из поколения в поколение, их нельзя было выжечь ни костром, ни каленым железом. Наших предков называли колдунами, прислужниками сатаны. Их сжигали, преследовали, истребляли… И они научились выживать, вкладывая в свое потомство защитные силы… Знаешь, что за родинки усыпали твое тело? Это следы от ран, пуль, пыток, болезней, которыми были награждены наши предки. Им здорово досталось, правда? Но еще остались незащищенные места, я видел.

Я не знал, что мы состоим в родстве, когда срывал с тебя одежды. Хотя это ничего бы не изменило. Я все равно овладел бы тобой. И ты бы тоже не остановила занесенный нож, если бы угадала во мне брата. — Тяжело дыша, Альберт приблизился к Эжени, заглядывая в ее лицо. — В твоих глазах пустота, проклятая. Ты предала наше дело, ты отняла жизнь у самого могущественного из людей — Эриха Шварцкопфа поглотил взрыв, уничтоживший его лабораторию. Ты обесчестила Германию, убила собственного отца. Но он проклял тебя, сестренка. Проклял сразу же, как зачала русская девка. Чистокровный ариец не мог допустить, чтобы выжила ты — грязная славянская тварь…

Тело Альберта сотрясала крупная дрожь возбуждения. Теперь ему снова приходилось поддерживать кураж кокаином.

— Эй, нежная моя, не изображай мадонну. Положи свое отродье и застегнись — ты омерзительна…

Эжени не шелохнулась. Она смотрела на Альберта широко распахнутыми глазами, словно он говорил не по-русски, а на непонятном ей языке. Смысл его слов не умещался в сознании, едва теплящемся на грани глубокого обморока.

— Не притворяйся, мне известно, чем развеселить тебя. Это я донес германской разведке об Алексее. Хотя еще и не знал, что он охотится за моей лабораторией… Моей! — Альберт расхохотался. — Все уже было готово — тысячи, миллионы смертоносных капсул, готовых взорваться над городами и селами… Мы искали противоядия, которыми должны были обеспечить избранных… Мы нашли его! Твой русский хромой любовник взорвал себя вместе с фабрикой. И нашим отцом… — В руке Альберта блеснул пистолет. — Здесь семь пуль, все предназначены для тебя, сестренка. Фон Кленвер, надеюсь, справился сам. Я вовремя сообщил в его ведомство о той роли, которую он сыграл в уничтожении секретного военного объекта. И о вашем сотрудничестве с французами.

— Ты?! — Беззвучно прошептала Эжени.

— И теперь явился за тобой, чтобы выполнить волю отца, проклятая тварь! Заговоры бессильны, когда в дело вступает такой мастер, как я. Второй раз я не ошибусь. Ведь ты все же смертна, бедняжка Стаси. — Альберт взвел курок. Крупный пот катился по его искаженному безумием лицу.

— Нет! — Положив сына, Эжени выпрямилась во весь рост, закрывая своим телом ребенка. — Нет!

Первая пуля прошла выше левой ключицы, вторая — над правой. Эжени стояла, стиснув зубы. На светлой блузке проступили алые пятна.

— Я осеню тебя последним крестом. Третья пуля вонзится в твою шейку, четвертая — в грудь. Затем я пронжу твой живот и лоно, а последняя, последняя вопьется в мозг! — Альберт захохотал, сотрясаясь в конвульсиях.

Ночную темноту за окном разорвал мощный взрыв. Огненные сполохи поднимались из черноты то справа, то слева. Казалось, поезд ворвался в преисподнюю. Завыли сирены, все заволокло дымом. С воплями пытались выбраться из вагонов обезумевшие от ужаса люди. Следующая бомба сбросила состав с рельсов. Несколько вагонов пылали в придорожном овраге, распространяя едкую гарь.

Через двадцать минут все было кончено — немецкие самолеты скрылись, оставив в розоватой предрассветной дымке то, что осталось от пассажирского экспресса «Мадрид-Париж».

Часть 2

Глава 1

Медленно погас свет. В заполненном до отказа зале «Метрополитен-опера» воцарилась полная тишина. Отчетливо зашуршали листы партитуры в оркестровой яме, звякнули на сквозняке подвески большой темной люстры, бесшумно двинулся к колосникам тяжелый парчовый занавес.

Сенсационная постановка «Фауста», открывавшая сезон 1947 года, приближалась к финалу. Все оправдало ожидание сумевших попасть на премьеру счастливцев дерзость трактовки скандинавского режиссера, восхитительная работа художника и модельера, блестящее мастерство вокалистов. Исполнявшая партию Маргариты «Чудо Америки», «божественная» Джессика Галл, казалось, превзошла свои возможности, давно отмеченные эпитетом «феноменальные».