Иоанна Хмелевская - Смерть пиявкам!

— Значит, все-таки…

— Да, все-таки!

Адвокат осторожно заметил, что столь сильная реакция все же редкость.

— Почему-то убийство ради денег у нас никого не удивляет, — парировала я. — И ради карьеры тоже.

— Вот именно! — подхватил адвокат. — И меня меньше бы удивила обратная ситуация, то есть убийство автора, который не желает продать свое произведение для экранизации. А режиссер или там сценарист предвидит грандиозные барыши, уже со всеми договорился, и теперь препятствием у него на пути становится лишь автор. А кроме того, убивая бездарных постановщиков, автор как бы наказывает их даже не за намерение, а за их бездарность, неумелость, даже небрежность в работе.

— Сдается мне, пан адвокат, что вы сейчас мне немножко навесили лапши на уши, ведь вы наверняка что-то такое подозревали, когда заставили Эву покинуть Польшу. Боялись, что станут ее подозревать? Ну признайтесь же!

Теперь адвокат ответил сразу, не раздумывая:

— Раз уж вы столько знаете, нет смысла скрывать остальное. Не хотелось бы, чтобы добрые намерения предстали в искаженном виде.

— А могли бы! — безжалостно добавила я, решив уж идти до конца. — Ведь можно предположить, что Эву вы отослали в безопасное место, чтобы самому их прикончить!

Пан адвокат не потерял хладнокровия и не уронил чашку с кофе, хотя рука его предательски дрогнула. Пристально глядя на меня — не шучу ли? — и поняв, что отнюдь, он возразил:

— А вот тут вы ошибаетесь. Я говорю только о случае с Эвой. Не знаю, как далеко простирается ваша осведомленность, но тогда по всему фронту началась яростная кампания против Эвы, ей мешали во всем, не давали и шагу ступить, всячески старались испортить ее имидж. Что оставалось делать? Нервное состояние ее дошло до того, что она не только писать — спать и есть не могла. В ней развилась какая-то болезненная склонность ото всех скрываться и вообще бежать на край света. Но мне представлялось, что прежде всего следует изолировать ее от…

— Ступеньского! — вырвалось у меня.

Похоже, пан адвокат приспособился к моим убийственным познаниям, поскольку на этот раз очередной мой залп выдержал относительно спокойно.

— И не только. Отослав Эву в безопасное место, я решил разобраться в причинах такой агрессии. Теперь вижу, что вы, уважаемая пани, могли бы многое мне рассказать.

— Но только с разрешения Эвы! — объявила я. — Мне ведь неизвестно, в какой степени она ознакомила вас с тем, что ей пришлось пережить, так сказать, внутренне. По себе знаю — иногда до того муторно, хоть вешайся. И даже самой себе трудно в таком признаться. Может, ей не хотелось так выворачиваться наизнанку, особенно перед мужчиной.

— А ей и не надо! Простите, вы знаете ее… родителей?

— А вы знаете? Лично?

— Имел удовольствие один раз…

— Странное у вас понятие об удовольствиях, пан адвокат… И сдается мне, вы и без меня уже достаточно осведомлены. Фирма «Ступеньский и папочка» запросто могла прикончить стаю крокодилов. У меня с самого начала создалось ощущение, что Эву Марш затаскивают в омут, и, похоже, ее гонители не знали, что ее нет в стране. Она уехала без лишнего шума?

— Я бы даже сказал — украдкой.

— Вот это правильно. Так чего вам не хватает?

— Мнения профессионала. Каким образом ее несомненно талантливые произведения превратились в невыносимо пошлые поделки? Ведь, насколько мне известно, она лично принимала участие в работе над сценарием. Я, естественно, предложил ей подать в суд, но она наотрез отказалась. «Меня просто публично выпотрошат» — так она выразилась.

Я кивала столь энергично, что голова чуть не отвалилась.

— И она права! Поймите же, Эва как писательница самодостаточна. Любое сотрудничество с кем-то, любое партнерство ей только мешает. Заставляет вносить изменения, которые она не предвидела, и инициатива партнера никак не укладывается в ее литературный замысел, а ее идеи вызывают критику партнера. Он бесцеремонно корректирует ее текст, вносит поправки, в корне искажающие первоначальный замысел. Поверьте, это не работа, а мука! И если она все же настоит на своем, никакой гарантии, что это останется в конечном варианте. Чаще получается все наоборот, и у автора опускаются руки. Кому пожаловаться, как доказать? Неужели вам самому, пан адвокат, никогда не приходилось иметь дело с режиссером, который по-своему претворяет созданный автором образ?

— Лично никогда.

— А интервью? Неужели не выпадало такое счастье? Вот вы даете интервью, что-то там говорите, а журналист переделывает все на собственный лад, как ему нравится.

— Я не даю интервью.

— Так закажите благодарственный молебен, — мрачно посоветовала я. — Это как раз тот случай. Тактичность, деликатность, нюансы — все оборачивается примитивом. Вот, скажем, автор пишет, что героиня сидела рядом и изредка несмело касалась его локтем. Режиссер же бросает героиню ему на колени и крутит смачную порнографию. И как вы объясните суду, что имели в виду нежные чувства, а не сексуальное пособие для распалившихся подростков? Какой суд в состоянии понять ваши претензии?

Вежбицкий внимательно слушал.

— Разумеется, мне приходилось сталкиваться с таким подходом, — признался он. — И не только у Хемингуэя. Допускаю, что некто, доведенный до отчаяния такими искажениями, мог решиться на месть…

Но я уже понеслась:

— И не только автор художественного произведения, страдает и сценарист. Режиссер берет его сценарий, выхватывает сюжет, а все остальное перекраивает как пожелает. Ведь режиссер — первый после Бога, больше никто не смеет и слова сказать, приструнить разошедшегося режиссера можно лишь деньгами, тогда он согласен отказаться от своих идиотских затей, но от этого бывает еще хуже, потому как обнажается дно — его полная творческая импотенция. Нет, у нас есть, конечно, и хорошие режиссеры, есть и просто замечательные. Я же говорю о паразитах-пиявках. О «великих художниках» с пустой головой, кровопийцах, разжиревших на высосанных жертвах!

— Очень образно. Вы, пани Иоанна, весьма доходчиво формулируете. Признаюсь, и Эва говорила нечто подобное, только другими словами. А мне удалось выяснить, что упомянутый вами Флориан Ступеньский очень ловко и умело вредил ей и при каждой встрече преподносил какую-нибудь неприятность, старательно эти встречи организовывая…

Я не выдержала:

— Хватит, давайте уж говорить прямо, к черту дипломатию! Ведь он давно жил в одном доме с ней, вы не могли не знать об этом. Как такое случилось? Он подружился с ее родителями?

Мне очень хотелось услышать, что Вежбицкий знает об этом. А тот как-то заговорщически осмотрелся, убедился, что нас никто не подслушивает, жестом попросил у официанта еще чашку кофе и наклонился ко мне: