Иоанна Хмелевская - Смерть пиявкам!

Иоанна Хмелевская

Смерть пиявкам!

— …Мы с ней в одну школу ходили. Нет, не ходили вместе в школу, а учились в одной школе. Вместе, значит, учились… Ай нет, не вместе… О господи, и что я плету! Вместе, конечно, но не вместе, потому как она на десять лет моложе меня. Выходит, она только начинала учиться, а я уже школу заканчивала. Но одну и ту же школу. И я наткнулась на нее как-то раз, когда училась в выпускном классе. В туалете наткнулась. Такая худенькая малышка сидела там и ревела в голос. Так заливалась слезами, что воду в унитазе можно было не спускать, ее слез вполне бы хватило. Видать, дошла до крайности. В тот момент ей позарез надо было излить кому-то свое горе, а я как раз и подвернулась. Пришлось мне слушать исповедь.

Родители назвали ее Клотильдой, в школе обрадовались и иначе как Колодой не обзывали. А тут еще и фамилия дурацкая — Хлюпанек. Так что в школе она только и слышала: «Гляньте, Колода опять хлюпает», ведь глаза у девчонки вечно были на мокром месте. Самое нелепое заключалось в том, что у девочки имелось второе имя — Эва, но родители, отдавая дочь в школу, почему-то записали ее Клотильдой. В общем, в какой-то момент бедняжка решила, что хватит с нее и ничего ей не остается, как утопиться.

Лялька умолкла, чтобы перевести дух и глотнуть винца. Слушала я ее с огромным интересом.

— А я и говорю, — снова затараторила Ляля, — зачем искать какие-то водоемы, она сейчас в собственных слезах утонет, и я вместе с ней. Но девчонку мне стало ужас как жалко, и решила я ей помочь. Стать ее добрым ангелом. В школе я была на хорошем счету, отличница, активистка, так что со мной считались. Ну я и толкнулась к учителям. Тогда среди них в основном нормальные люди были, вот я и попросила их называть девочку Эвой, а не Клотильдой, да и с детьми побеседовать. И представь, все получилось. Нет, погоди, это еще не конец Эва просто влюбилась в меня, ходила за мной повсюду хвостом, ни на шаг не отставала, я стала ее кумиром. Да я и сама привязалась к соплячке, особенно когда поняла, до чего же она одинока. Я чувствовала, что дома у нее неладно, часто она в школу приходила на взводе, дерганая, места себе не находила. Выяснилось — всему виной драгоценный папочка. Похоже, из военных, дочь с малолетства слышала от него лишь команды. Точнее, одну команду «Марш!»

Еще в самом раннем детстве, когда вечерами мама говорила, что пора спать, отец тут же орал «А ну марш в кровать!» Или мать просила Эву помочь ей убрать со стола, и тотчас раздавался вопль: «Марш за уборку!» Мамуля предлагала: «Пошли, дочка, погуляем», а отец кричал вслед: «Гулять, шагом марш!» Словом, этот идиот издевался над ребенком, по имени дочь он не называл, исключительно Колодой да идиоткой. Не упускал ни одного промаха дочки, так и норовя унизить ее. Похоже, он был из тех папаш, что мечтают о сыне, а им дочку подсунули. Возможно, именно поэтому, став писательницей, она взяла псевдоним Эва Марш — назло папочке, чтобы знал: не удалось ему задавить дочь! Ну так как, сможешь достать мне ее книги?

Речь эту Лялька выдала на одном дыхании, не позволив мне и слова вставить.

Мы сидели в парижском бистро и угощались отличным вином. Удивительно, но я некогда училась в той же самой школе, что и Лялька с Эвой-Клотильдой. Ляля давным-давно перебралась в Париж, и теперь она известный дизайнер по интерьерам. Времени в нашем распоряжении было совсем немного, поскольку Ляльку ждала презентация очередного ее творения, я же собиралась в обратный путь, домой, в Варшаву, с заездом в Копенгаген. Уж не знаю почему, но еще со школьных лет мы с Лялькой вечно встречались в экспресс-режиме, в жуткой спешке, между какими-то важными делами.

— Так ведь она уже давно не пишет, — сказала я. — Новых книг сто лет не выходило. Как написала семь штук, так и замолчала.

— Видишь, а у меня только три. Вообще-то я не для себя их ищу, а для Каськи. Загорелось ей почитать произведения Эвы Марш, вынь да положь.

— Неужто твоя Каська читает по-польски?

— А как же! Я с малолетства ее приучала.

Эва Марш… Да, книги у нее и впрямь замечательные. Не оторваться. Проглотишь залпом и тут же хочется еще. Но, увы, последние годы Эва Марш держала своих читателей на голодном пайке. Так, может, Лялька в курсе, почему она перестала писать?

Лялька отрицательно покачала головой:

— Понятия не имею. Я потеряла с ней связь после того, как переехала во Францию. Подумать страшно, сколько лет прошло. Восемнадцать или девятнадцать. И у меня на душе такой осадок… словно бросила человека. До чего же неприятное чувство, ты представить себе не можешь. Хотя она к тому моменту давно уже была взрослой и самостоятельной. И вообще, характер у девочки должен был выработаться о-го-го какой, раз такой папаша не сломал ее. Я ее потом пыталась найти, но все тщетно, наверное, замуж вышла, фамилию поменяла. Ну так что, поищешь книжки?

— Поищу. Может, и саму Эву удастся найти…

Мы с Лялькой сидели за столиком на улице, наблюдая за утренней парижской жизнью. Вот за соседний свободный столик уселась пара с собачкой. Длинная упитанная такса вытянулась в проходе, носом уткнувшись в ноги хозяйки, а хвостом касаясь нашего столика. Тут из бистро выскочил официант с подносом, едва не наступил на развалившуюся таксу, заполошно перескочил через нее и, чтобы не упасть, быстро-быстро засеменил, этакой трусцой на цыпочках, да еще бочком, ну прямо танец маленьких лебедей. Все это произошло за какую-то секунду. Официант так быстро семенил, что едва не вылетел на мостовую, как раз под колеса автомобиля, но успел-таки затормозить, развернуться и с любезной улыбкой склониться над столиком, вот только в глазах его не было и следа любезности. Вылитая сценка из кино. Прелестная, милая и такая элегантная. Правда, нынешние режиссеры ничего такого снимать наотрез не умеют, они такую сцену всенепременно превратят в бездарную тягомотину, такую же бесконечно длинную, как вот эта такса. И непритязательная комедийность мигом обратится в пошлейший гротеск. Особенно если режиссер работает для телевидения…

Тут меня осенило.

— Слушай, а телевидение, часом, не сподобилось снять что-нибудь по ее книгам?..

— Вот! — обрадовалась Лялька. — Именно об этом я и говорю!

Народу в бистро прибавлялось. И всем приходилось переступать через таксу. Официант, который как заведенный носился туда-сюда с подносом, то и дело злобно зыркал на ленивую собаку. Меня эта суета начала раздражать.

— Убрали бы они свою псину, что ли, — пробормотала я, — ведь кто-нибудь непременно наступит! Ничего подобного ты не говорила, ни словечка ни про фильм, ни про телевидение.