Екатерина Мурашова - Забывший имя Луны

– Я такой, – согласился Кешка, слегка ежась от прикосновений девушки и решая про себя, приятны они ему или нет. – Я плохо уметь говорить.

– Алекс сказал: придурок, – задумчиво заметила Гуттиэре и осторожно, как слепая, провела пальцем по кешкиному лбу, носу, губам, подбородку. Кешка едва сдержался, чтобы не отшатнуться или не перехватить тонкое запястье. Выручило, как всегда, любопытство. Ощущения от ее прикосновений рождались странные, ни на что не похожие. Гуттиэре сама по себе не была опасна вовсе. Опасность ходила где-то рядом с ней.

– Но ты ему не верь, – тихо продолжала девушка. – Ты – не придурок. Я вижу, знаю. Ты… Я не знаю, что…кто… Но ты не должен…

– Я буду спать. Вон там, – решительно сказал Кешка, указывая на коврик.

– Да-а? – вроде бы не на шутку удивилась Гуттиэре. – А я думала…

– Ты делать что хочешь, – уточнил Кешка. – Я – спать.

– Как интере-есно, – протянула Гуттиэре. – Таких Алекс никогда еще не приводил. А что он тебе сказал? Ты что, должен охранять меня? Следить за мной? Сколько тебе лет?

– Не знаю. Не знаю. Ничего не сказал, – ответил Кешка на все вопросы разом, мягко отстранил Гуттиэре, отошел к коврику, аккуратно свернулся на нем и прикрыл глаза.

Гуттиэре замерла в удивлении с поднятыми руками. Поза ее была необыкновенно пластична и напоминала какую-то известную всему миру статую. Потом руки плавно, словно повинуясь собственному разуму, опустились, и девушка, ступая по прежнему мягко и бесшумно, отошла к дивану, села, подогнув под себя длинные ноги, и принялась наблюдать. Через несколько минут дыхание Кешки стало медленным и ровным и Гуттиэре с удивлением осознала, что он и вправду спит.

Тогда она пошла на кухню, заварила себе кофе, и долго крутила в тонких пальцах большую шоколадную конфету в блестящей обертке. Потом решительно открыла дверцу кухонного шкафчика, достала из жестянки с надписью «греча» маленький белый пакетик, вскрыла его и осторожно высыпала содержимое на острый, ярко-красный язык. Глотнула кофе, обожглась, закашлялась, закусила конфетой. Глотнула еще, вспомнила про свернувшегося на коврике Кешку, и долго и беззвучно смеялась, скаля испачканные шоколадом зубы…

Когда Кешка окончательно проснулся, было уже утро. Гуттиэре спала на диванчике, укрывшись пледом, желтым и пушистым, как шерсть болотного котенка. В приоткрытую форточку видимо и аккуратно, лишь слегка колыхая светло-зеленую занавеску, вливался холодный зимний воздух. Будучи тяжелее теплого, он сразу же скапливался на полу и именно его холодное и вкрадчивое прикосновение разбудило Кешку.

«Наверное, форточка открылась от сквозняка,» – подумал Кешка и отправился на кухню готовить завтрак.

Впрочем, готовить было особенно нечего. Порывшись на полке и в холодильнике, Кешка отыскал сахар, конфеты, одно яйцо, кусок масла, половинку черствого батона и засохший кусок сыра, который по всей видимости просто забыли в углу полки, предназначенной для хранения посуды, а вовсе не продуктов. Поджарив на сковородке сыр, хлеб и яйцо, и вскипятив чайник, Кешка пошел в комнату с намерением разбудить Гуттиэре и преложить ей позавтракать. Намерению его не суждено было осуществиться. Гуттиэре взглянула на него, словно не узнавая, а потом, с трудом разлепив потрескавшиеся губы, пробормотала с шипящей в голосе ненавистью: «Пошел вон, козел!»

Кешка пожал плечами и пошел завтракать. Уже в кухне он неожиданно обнаружил, что его бьет крупная дрожь и есть ему совсем не хочется. Проанализировав ситуацию, он понял, что опасность, которая все время ходила вокруг Гуттиэре, теперь подобралась совсем близко и смотрит из ее глаз и говорит ее губами. От этой мысли стало совсем жутко, и захотелось как можно скорее уйти отсюда. Буквально заставив себя съесть два куска хлеба с сыром, Кешка быстро оделся и выбежал из квартиры, аккуратно захлопнув за собой дверь. Шнурки он завязывал уже на лестнице, под пристальным взглядом какой-то суровой бабки и ее ободранного кота, которого она кормила селедочной требухой.

Едва дождавшись окончания разминки, во время которой следовало сосредотачиваться на дыхании и перетекании куда-то потоков какой-то совершенно невразумительной для Кешки энергии, Кешка спросил Виталия:

– Гуттиэре – кто?

– Гуттиэре? – удивленно переспросил Вадим. – Знать не знаю. А в чем дело? – и, подумав, добавил еще. – Алекс знает?

– Алекс сам привел меня, – пояснил Кешка. – Ничего не сказал. Гуттиэре – так, нормально. Там опасность. Жизнь, смерть, не знаю, как сказать. Я ее носом чую, запахи.

– Запахи? Опасность? – Виталий ковырнул палас большим пальцем босой ступни, задумчиво почесал переносицу. – То есть, в прямом смысле – опасный запах? – Кешка кивнул. Виталий, может быть, из-за собственной немногословности, понимал его лучше, чем другие.

– Прямо и не знаю, что сказать. Может быть – наркотики? Попробуй, поговори все же с Алексом. Мое дело здесь, сам понимаешь, сторона. А Гуттиэре я не знаю.

– Наркотики? – переспросил Кешка, как всегда делая стойку на незнакомое слово.

– Дрянь! – утвердил Виталий и для верности прихлопнул ладонью по жилистому бедру, прикрытому, как всегда во время перерыва, черным халатом. – Слушай меня и больше никого не слушай, если будут говорить другое. Жрут что-то или нюхают, или колют, ну, шприц, иголка, вводят внутрь, под кожу, в кровь, понимаешь? – Кешка опять кивнул. Он уже видел шприцы и знал, как их используют. – И тогда кажется, что ты – это не ты. Что все здорово, и проблем никаких, и ты самый сильный и крутой, и жизнь интересная и вовсе не трудная. Но это все обман, ложь, на самом деле ничего этого нет. Понимаешь?

– Да, – сказал Кешка. Он слушал очень внимательно и старался запомнить. – Я знаю. В лесу зимой, когда замерзал, видел поляну с земляникой, и шмели над ней летать и ж-ж-ж… Это не было. Была зима. Правильно?

– Ну да, что-то вроде этого. Не обязательно галлюцинации, как у тебя в лесу, может быть просто ощущение, но также опасно. Потому что потом ты уже без этого жить не можешь. Тебе нужно еще раз, и еще, и еще… А эта жизнь, здесь, уже становится неинтересной. Это болезнь, и от нее нельзя вылечиться. То есть можно прекратить все это на время, или даже надолго, если сильно стараться, но ты уже все равно на всю жизнь отравленный, меченый. Я учу тебя видеть ауру человека. Ты видишь ее?

– Что-то видеть есть, – честно признался Кешка. – То, что ты говоришь, или не то – не знаю.

– Так вот у наркомана в ауре увидишь такие черные пятна, вот здесь, возле сердца, на лбу, над бровями и еще на сгибах рук и ног. Может быть и еще где-то. Так что, если впрок тебе моя наука, посмотри внимательно на эту Гуттиэре, может, и поймешь что без всякого Алекса. А вообще – держался бы ты от всего этого подальше…