Догоняя правду - Алинда Ивлева
— Как? — в один голос спросили все присутствующие, придвинув стулья и табуретки ближе к брату. Тот довольно глянул на присутствующих, чувствуя свое превосходство. И в этот момент его глаза, мутные, бесцветные, будто отцовские подслеповатые, приобрели цвет. Грифель во мху. Не иначе. Так и мать его глаза называла в детстве, все помнили, и приговаривала: "Почаще улыбайся, Володенька, глаза у тебя в такие моменты такие интересные, что грифель во мху, как у отца". Володька всегда знал обо всем больше остальных. И старшим братьям и сёстрам не раз казалось, что у родителей Вовка в любимчиках.
— Так и что, мать правду говорит? — Егор поднялся уже с пола, успокоился, за три глотка осушил банку с рассолом из — под огурцов. — Что мы не родные? А? Или брешет?
— Тебе видней, как грится, с высоты — то роста твоего, но я кровь сдавал отцу, когда он руку чуть не потерял. Бензопилой. Помните, дело было, деревья он валил после урагана. Слепой черт. Я примчался в больницу. Точно знаю теперь, кровь у нас одна. Пришлось сдавать, не было в больнице донорской. Оказалось, у него 1–я и у меня. Я — то всю жизнь думал, что у меня 3– я. Ошибка вкралась, я засомневался, генетический материал тогда и взял на анализ. Через своих выяснил. По отцу я — точно родной.
— Охренеть, — Егор стукнул ручищами по арбузному животу. — Вот жук, Володька, молчал сидел. — Девочки, ну — ка, по сусекам, че там надо? Волосы? С материной расчёски найдите. Её россказни слушать, все узнаем.
— А зачем? — вставил Руслан. — Логики не вижу. Мы ж по документам дети. Что поменяется? Мне по фиг. Ближе не станем.
— Вот тут ты прав, брат, — поддакнула Софа. — Выпьем!
У матери, крыша едет, вообще можем признать её недееспособной, и сами все решим с недвижкой. Доказать, раз плюнуть, знакомые есть, — она выставила перед собой манерно руку, усыпанную впившимися в пальцы массивными кольцами. С любовью оглядела золотые украшения и обвела взглядом вчерашних родных.
— Слушайте, какие вы поганые люди, Володь, тебя это не касается, и тебя, Милочка, тебе и на свою жизнь — то насрать, а на наши тем более. А вот вы! Приехали не порадоваться за стариков, а вынюхать про завещание? Че кому перепадет? Это я, дура старая, все страдала, что мать меня мало по голове не гладила, не любила, не обнимала. А вы как свора шакалов примчались наследство дербанить. Тьфу. Противно. А я и рада буду, если мы не родные. Не хочу таких родных. Стыдно, — Лариса подскочила со стула, запахнула платок, и выскочила на улицу.
— Скучно все это, — Мила поднялась со стула, и невидимой тенью скрылась за шторкой. Слышно было, как тужились из последних сил старые ступеньки, с трудом выдерживая даже цыплячий вес Людмилы.
— Давайте поспим, как грится, утро вечера мудренее. А мать ничего просто так не говорит. Неспроста её в снайперы взяли. Каждое слово и каждое дело, как грится, в цель.
— Чегооо? Какой снайпер? Ей свиньями командовать только. Она ж все рассказывала, что ружья, автоматы чистила, смазывала, — Егор опять смеялся, с придыханием.
— А я вот видел, как она дедово ружье вскинула на плечо и в окно нацелила, там теть Зоя шла вдоль сараев. И глаз один сщурила. Застыла, не дышит. После войны лет двадцать пять тогда как прошло. Я в дверях и застыл. Уже тогда в школе милиции отучился, и тех, кто умеет управляться с оружием я видел. Она умеет. Как она передернула затвор.
Затвор для женских рук слабых не то, что … передернуть. Ну, сами знаете, что, как грится. Держать ружье, в принципе, тяжело, — усмехнулся глазами Вовка.
— Вот те на, серый кардинал какой — то наша мать, — Егор почесал бороду и пустил шептуна. Громко так, раскатисто. Оставшиеся замахали руками, захохотали:
— Ты, как всегда, Егор! — в один голос выдали вчерашние братья и сестры.
— В общем, жду команду, реагирую на три зелёных свистка, — Володя аккуратно снял марлечку с трехлитровой банки, в которой вольготно себя чувствовал заплывший слоями чайный гриб. Подозрительно принюхался, отлил в огромную отцовскую кружку изображением Красного Кремля. Жадно выпил. Срыгнул в кулак. — Хорош, а вы все: батя ни на что не годен. А наливочку хлещете, компотиком запиваете, как грится, натур продукт, собственным горбом выращено. Я спать на сеновал, — младший брат снял ветровку со спинки стула и вышел из дома.
— Руслаха, давай ещё по одной и в школу не пойдём, — Егор схватил бутыль со стола, недопитая завертелась в канкане наливка, взбудоражив притихшие на дне косточки вишни.
— Не, с меня хватит, это у тебя горло луженое.
— Да, сколько ещё тех дней осталось? Да, и горло уже не луженое. Девочки, давайте, бахнем. А то, может, и не свидимся.
— Ой, Егор, ты ещё всех нас переживешь. Ни забот, ни хлопот, вечно молодой, вечно пьяный, — Софа лениво поднялась со стула, поправила пышный бюст в сарафане. — Не, Лелька, встанет не свет, ни заря, будет канючить: бабушка поиграем, бабушка — кашу без комочков, бабушка, когда на речку. А силы то уже не те, Хондроз, Артроз, и другие кавалеры приставучие. — Я в гостевой пойду.
— Мы с Милочкой на веранде, да, Милочка?
— Да, Лариса, я на раскладушке могу, это ты толстая, тебе диванчик, — Лара попыталась сделать вид, что не расслышала колкость. Людмила изобразила детскую невинность на лице. Мышью юркнула первой за дверь.
— Руслах, как там еврейская жизнь? Ну, поговорим, по— братски прошу.
— Достал ты уже, делай паспорт и приезжай, звал сколько. Лод, конечно, то ещё захолустье, но 40 минут и море. 15 минут — аэропорт. И дом у нас большой, могу всю пристройку со двора выделить. Лежи, попердывай, как ты любишь. Только проветривай.
— Не успею, и горло больше не луженое. Лёгкие все — хана. Я бы не приехал сюда. Лечение бессмысленно. Врачи говорят, приводите в порядок дела. Может, месяц. Я так, про это наследство, для вас. У меня, кроме вас никого и нет. С собой ничего не заберёшь, братишка, — Егор налил полную рюмку наливки, выдохнул. И заплакал. Крупные слезы смешались с каплями пота. Его мясистый нос стал казаться ещё больше. А глаза, синие озера, чистые, и ни грамма в них злости и алчности. Руслан вжался в стул. Встал будто отжавшаяся пружина. Замер. Хотелось убежать от несвоевременной откровенности, что теперь со всем этим делать? Обнимать, успокаивать? Говорить, что все будет хорошо? Не будет.
