Людмила Бояджиева - Уроки любви

…Курту Вернеру было известно, что Альберт — «Мертвая голова», сотрудничавший одно время с германской разведкой, возглавляет вместе со своим отцом «лабораторию Шварцкопфа». Сведения о ней хранились в спецотделе 3Z, что означало высшую степень секретности. Курту также удалось узнать, что в хранилищах лаборатории спрятано достаточно бактериологических снарядов, чтобы уничтожить население всего земного шара. От применения оружия фанатиков удерживало лишь одно обстоятельство — им все еще не удалось создать достаточное количество надежного противоядия, сумеющего защитить от гибели тех, кто должен править миром. Если смертельная эпидемия распространится мгновенно по закону цепной реакции, то защитный препарат должен был иметь каждый ариец, а для этого требовалось немало времени. Но кто мог поручиться. что обезумевшие маньяки не рискнут испытать имеющееся у них в руках оружие на американском материке, в отдаленных районах Африки, Азии?

…Эти же вопросы задавал себе Хельмут фон Кленвер. После его разговора с Куртом прошло два месяца, но Вернер ни разу не вспомнил о состоявшемся в кафе «Сиеста» беседе. Хельмут не смел настаивать, понимая, в сколь опасное дело втягивает своего друга.

Клара уехала в Гамбург, ни словом не обмолвившись о своих намерениях оставить мужа. Она выбрала тактику ожидания. Ведь ситуация с пассией Хельмута настолько сложна, что может разрешиться в любой момент без ее личных усилий и даже помимо воли самого Хельмута. Он запутался, но друзья и старшие товарищи помогут верному сыну Родины разобраться в личных проблемах.

Хельмут чувствовал, как сгущается вокруг него атмосфера — коллеги ждали, когда фон Кленвер найдет достойный выход из создавшегося положения. А он все сильнее привязывался к Эжени.

После отъезда Клары любовники все свободное время проводили вместе. Иногда, глядя на Эжени с округлившимся семимесячным животом, Хельмуту казалось, что он — такой же, как и все, благополучный буржуа, счастливый супруг, ожидающий прибавления семейства. Как приятно было хоть на короткие часы погрузиться в чудесную иллюзию и как больно расставаться с ней, возвращаясь в непредсказуемую, враждебную их счастью действительность.

Глава 22

…В конце апреля маленький садик возле дома Эжени превратился в сплошной цветник — цвели кусты и деревья, покрылись дикими фиалками газоны, а на клумбах набирали силу великолепные кусты роз.

— Ты похожа на Маргариту в Гетевском «Фаусте». Помнишь, она гадает на ромашке о своем возлюбленном?. — Обняв Эжени, Хельмут тут же отпустил ее и заглянул в глаза. — Да что случилось, девочка? Тебе нездоровится?

— Посмотри, это то самое? То, о чем рассказывал мне «серб»? — Протянув Хельмуту газету, Эжени опустилась в плетеное кресло, держась за живот.

«Германия нарушила международную конвенцию. Вчера, 22 апреля у города Ипр во время атаки англо-французских позиций немецкие войска применили отравляющие вещества. Пострадало 15 тысяч человек, из них пять тысяч умерло». — Прочел Хельмут.

— Нет, Эжени. Это всего лишь хлор. Он не способен вызвать эпидемию.

— Всего лишь! — Она поморщилась от боли. — Пять тысяч мертвецов… И еще десять тысяч больных… Я думала — началось самое страшное.

Присев рядом, Хельмут обнял ее колени.

— Это ужасно, девочка. Я ненавижу варварскую войну… Но речь идет не о той инфекции, которую ты так боишься. Да что с тобой?

— Мне… мне плохо. — Помертвевшими губами прошептала Эжени. Сквозь навернувшиеся слезы ее глаза сверкали гневом и болью. — И все-таки они добились своего, твои оголтелые соотечественники… Стали пугалом для всего мира и… они убили нашего ребенка…

Через два часа прибывший доктор показал взволнованному отцу крохотное красное тельце — семимесячный мальчик, сморщенный. едва попискивающий, был очень слаб. Это преждевременно появившееся существо испугало Хельмута, Пробормотав что-то невнятное, он выбежал в сад. Ему хотелось исчезнуть, раствориться в воздухе, только бы не стать свидетелем ужасной катастрофы, причиной которой он явился. Ребенок вряд ли выживет, Эжени не простит ему этого. «Проклятье! Проклятье тем, кто причислял себя к цивилизованной нации, не гнушается сатанинских методов!» — Затуманенный негодованием взгляд Хельмута прояснился — перед ним покойно и мирно тянулся к солнцу куст, покрытый белыми бутонами. Толстые лаково-коричневые стебли наивно защищали свою жизнь острыми когтеобразными шипами.

Раздирая пальцы в кровь, Хельмут с хрустом переломил стебель и с изумлением рассмотрел бутон. Точно такой же, как тот, что он согревал под своим плащом для Эжени, такой же, как сотни погруженных в самолет цветов, которыми он осыпал любимую в двадцать пятый ее день рождения… Как давно это было и как сильна, несмотря ни на что, его любовь к этой женщине!

Тихонько подойдя к спящей Эжени, Хельмут положил цветок на подушку рядом с разметанными по кружевам бронзовыми завитками. А потом коснулся ее лба нежным, благодарным поцелуем.

Через три месяца мальчик, названный Генрихом, округлился, окреп, научился улыбаться и хватать протянутый ему палец. Сердце Хельмута заполнили радость и умиление.

— Ну, что же, пора решать участь нашей семьи, — сказал он. — Как много дано мне для счастья, и как трудно завоевать на него права… Потерпи, Джени, и мы станем самой благодарной судьбе, самой крепкой, самой любящей семьей в целом свете.

Когда Хельмут говорил так, неловко прижимая к груди малыша, Эжени верила ему — уж очень хотелось ей верить, что жизнь не поскупится на то, что раздает направо и налево всякому смертному — обыкновенную, тихую семейную радость…

…Баюкая ребенка русской колыбельной, Эжени удивлялась происшедшим в ней переменам. Расчетливая и прозорливая, она оказалась абсолютно неспособной распоряжаться своей судьбой. Она не обдумывала последствий опасной связи с Хельмутом, не сопротивлялась переезду в Мадрид, не стала принимать никаких мер, чтобы помешать беременности. Как и прежде, Эжени не сопротивлялась некой могучей силе, ведущей ее по жизни. Впервые она почувствовала себя во власти могучего провидения у постели умирающей Барковской и с тех пор целиком подчинялась ей, не ведая сомнений. Любовь Хельмута согревала ее душу, превращая авантюристку Эжени Алуэтт в озаренную женским счастьем Настеньку, такую, какой, вероятно, должна была стать на этом свете.

Но что стало бы, если ее возлюбленный, приняв другое решение, остался с Кларой.? Что произошло, если бы ребенок не появился на свет или погиб? Эжени не знала. Вероятно, в ее жизни появилось бы нечто другое, — то, что она сумела бы принять как должное.