Екатерина Мурашова - Земля королевы Мод

Он подождал, пока я задам вопрос. Я молчала, и тем набирала очки. Он это понимал и досадовал. Я не могла и не хотела ему помогать.

– А я, знаете ли, давно бросил служить государству и занялся бизнесом, сказал, наконец, Вадим. – В некотором смысле даже преуспел, хотя, пожалуй, стать «новым русским» у меня так и не получилось. Вы ведь, должно быть, презираете «новых русских», Анджа?

– Господь с вами, Вадим! Я им, наоборот, в общем симпатизирую. У них есть кураж, энергия, желание делать. Построить дом, например. Последнее время даже интересные с архитектурной точки зрения проекты появились. Только отчего-то они всегда начинают стройку с огромного, и какого-то совершенно избыточного забора. Дом для поросенка должен быть крепостью! Бедные Наф-Нафы и Нуф-Нуфы, все боятся, что кто-то придет и отберет… Мне их искренне жаль, и я совершенно уверена, что так же искренне они пожалели бы меня, лишь одним взглядом окинув мое коммунальное житье. Бедная тетка, сказали бы они, не сумела вылезти, пока была молодая, отхватить себе богатого папика, вот и злобится теперь… Жаль ее! Так что можно сказать, что мы с новыми русскими заочно в приятственных отношениях.

– А на самом деле?

– А на самом деле если человек не может найти равновесия в себе, снаружи ему тоже обустроить его не удастся. Скорее всего. Но большинство неустанно пробует. Любой строительный супермаркет – тому иллюстрация…

И еще некоторое время мы вот так пикировались ни о чем – тонкие и полупрозрачные, как молодые астрофизики из научно-фантастических романов шестидесятых годов двадцатого века. Стругацкие и Ханлайн – господи, как давно это было! Давно и неправда, но звезды тогда все-таки были удивительно близко к земле… Потом, наконец, мы наелись и отяжелели. Вадиму надоело первому – он прикрыл глаза тяжелыми, не по росту и лицу, веками и опустил на колени, под скатерть кисти рук.

По его сценарию я должна была спросить: «Вадим, может быть, теперь вы объясните мне, зачем вы появились в моей жизни спустя почти восемь лет после нашей последней встречи?»

А что мне до его сценария? Я наелась и неплохо провела субботний вечер. Можно было бы еще потанцевать, но из прошлого я помнила, что танцевать с Вадимом мне не очень удобно: когда я даже на небольших каблуках, он получается ниже меня ростом. Сейчас, кажется, это не имеет вообще никакого значения, но я-то, как личность, формировалась не «сейчас». А чтобы кто-то другой, незнакомый, подошел и пригласил меня в ресторане или на танцплощадке – такого со мной и в молодости не случалось. Внешность не располагает. Даже на школьных вечерах мальчишки приглашали меня по договоренности между собой – в очередь, чтобы я не скучала и не злилась. Никаким особым гуманизмом они не страдали – просто я давала им списывать конспекты и решала задачи для всего класса.

Забавно будет, если он теперь отвезет меня домой, поблагодарит за прекрасный вечер и, по своему прежнему обычаю, поцелует на прощание руку у парадной…

В ресторанном гардеробе Вадим достал расчесочку, а я посмотрела на вешалку и подумала об одном из упущений в своей жизни – у меня никогда не было шубы. «Анжелика, купи себе шубу, – помню, просила меня мать. – Ведь ты уже взрослая женщина. У женщины должна быть шуба.» – «Шубу (читай, шкуру убитого им зверя!) женщине должен набросить на плечи мужчина. А иначе получается профанация!» – я смеялась в ответ и тратила деньги на путешествия. В слякотные ленинградские зимы шуба тяжела и нерациональна. Особенно, если ездить на общественном транспорте. Но разве жизнь женщины в целом – имеет какое-то отношение к рациональности?

На стоянке Вадим открыл дверцу машины и приглашающе смотрел на меня. Я смотрела на машину. Она была большая и черная, похожая на модерновую резиновую калошу. Обычная бизнесменская машина: «мерседес в России – народный автомобиль». Но я вдруг почему-то насторожилась, еще пригляделась к ней и в тот же миг догадалась. Именно на этой машине в первый раз приезжала Алина. Ошибок быть не могло – Колян вслух назвал номера машины, и я их не то, чтобы запомнила, но узнала теперь. «Если машина та самая, – медленно, словами подумала я. – Стало быть Вадим… стало быть Вадим не мог быть никем иным, кроме как „человеком из мерседеса“».

– Нет, это все-таки ужасно! – Ирка перед зеркалом ручкой расчески гоняла по невысокому лбу челку, исполненную в стиле «блондаколор».

– Что именно ужасно, Ирочка? – спросила я, засыпая крупу и мелко покрошенную старую булку в кормушку для свинок.

– Ну, я, конечно, редко гляжусь в зеркало, мне некогда, но когда приходится, просто пугаюсь и себя ненавижу. Отвратительно! Не говорю про морщины, и про тусклые глаза, и про все это. Но ведь еще и как будто вся рожа медленно сползает с черепа вниз, и провисает внизу складками. И под глазами, как у собак сенбернаров. Так ведь когда-нибудь проснешься, поднимешь голову, а рожа на подушке останется. Смятая такая, серо-желтая…

Ирка, не будучи художником-сюрреалистом в душе, иногда из-за особенностей своего мышления выдает потрясающе сильные образы. Я легко представила только что описанное, поежилась и решила возразить, хотя вообще-то возражать такому не в моих правилах.

– Но, Ира, это же как раз обычно – не нравиться себе. Исключение – наоборот.

– Почему это – обычно?! – возмутилась Ирка. – Вот твоя Светка себе всегда нравится.

Про Светку я все знала, но Ирке объяснять не стала. Потому что неэтично. Объяснила по-другому.

– Ну смотри, Ирка, вот предположим человек, женщина, живет в среднем семьдесят лет. Первые десять лет жизни любой человечек так занят наблюдением за окружающим его миром и овладением потребными навыками, что о своей внешности практически не думает. Недосуг ему и ни к чему. Потом начинается подростковый период и годам к пятнадцати мнение о своей внешности уже сформировано. Оно есть, но какое оно? Вспомни!

– Ой, я себе тогда ужасно не нравилась! – быстро сказала Ирка. – Мне казалось, что у меня глаза как пуговицы, бюста нет, и волосы как пакля. Мне твои кудри нравились и любашина фигура…

– Ну вот, а мне не нравился мой нос с горбинкой и высокий рост. Любаша же считала себя слишком маленькой и толстой.

– Толстой?! – ахнула Ирка.

– Ну да. Кто-то на танцах сказал ей, что для ее роста у нее четыре килограмма лишних. Она все пыталась их согнать, но никак не получалось… Ну вот потом где-то годам к шестнадцати-восемнадцати некоторые девочки (но далеко не все!) начинают себе нравиться. У тебя это когда было?

– Ну, после Никитки… – Ирка даже слегка зарделась от смущения. – На меня тогда многие мужчины на фабрике внимание обращали. И старые, и молодые. Комплименты говорили, норовили пощупать, прижать где-нибудь в подсобке или на складе… И я сама понимала, что я, ну… ничего себе смотрюсь…