Владимир Романовский - Вас любит Президент

Спиральная лестница с асимметричными площадками привела их на третий этаж, с четырьмя дверями квартир. Лерой что-то вставил в замок одной из дверей.

– Не хочу вмешиваться, но – что мы здесь делаем? – спросила она шепотом, с опаской.

Раздраженный его рык дал ей понять, что она должна оставить его в покое хоть на минуту. Вскоре замок поддался лероеву ковырянию и дверь отворилась.

Он зажег свет. Помещение – типа нью-йоркской студии, плюс обязательные французские окна от пола до потолка. У окон на полу матрас. Несколько деревянных и алюминиевых мольбертов тут и там, а также много холстов на подрамниках, некоторые свежезагрунтованные, иные – с изображениями, относительно реалистическими, маслом. Четыре холста изображали одного и того же молодого, приятной наружности блондина с весьма неглупыми глазами. Лерой тронул один холст пальцем. Мокрая краска. Он вытер палец о штанину.

– Тупая пизда, – пробормотал он.

– Что? Кто?

– Не ты.

Он прошел прямо в кухню и распахнул там холодильник.

– Ага! – сказал он. – Жратва!

– Чья это квартира? – спросила Гвен.

Он проигнорировал вопрос.

– Эй! – сказала Гвен.

– Не так громко, пожалуйста. Если хочешь знать, квартира принадлежит женщине, с которой я когда-то был знаком. Она теперь торчит на ферме в Бретани, владение ее родителей. Надеюсь, проторчит там достаточно долго, чтобы мы с тобой не искали себе в Париже другого жилья в данный приезд.

– А как это … с этической точки зрения?

– Что ты имеешь в виду?

– Или же … Может, это не очень легально?

– Мы уж совершили с тобой в этом городе достаточно нелегального, чтобы нас можно было запереть лет на десять без права выхода на поруки. Просто доверься мне, хорошо? Пожалуйста.

Он перенес содержимое холодильника на шаткий кухонный столик. Складные стулья сделаны были из полированного некрашеного светлого дерева – недавно мода на такую мебель вернулась во все столицы мира.

– Колбаса неплохая, – заметил Лерой. – Помидоры так себе. Сельдерей … – он понюхал сельдерей, – вроде ничего. Придется сегодня обойтись без хлеба. Посмотрим … О!

Открыв наугад один их кухонных шкафов, он обнаружил строй бутылок.

– Это добро у нее никогда не переводится. Дура никаких денег не жалеет. Лучшее вино в стране. Прекрасная выдержка. – Он знал, где находятся рюмки. – Но самое главное! – Он открыл ящик. Вилки, ножи, кулинарные пособия, пистолет. – Прекрасно, – заметил Лерой. – Очень она любит порядок, надо отдать ей должное. Здравствуй, старый друг.

Он вынул и осмотрел обойму, и снова засунул ее в пистолет, хмыкнув одобрительно, когда обойма щелкнула.

– Наконец-то, – сказал он. – Больше не чувствую себя голым.

– Кто позировал для портретов? – спросила Гвен, чтобы что-то спросить. Ей было очень неудобно.

– А я откуда знаю. Какой-то сопляк из провинции. Бухгалтер или адвокат или еще кто-то. Какая разница.

Ну уж точно не бухгалтер, подумала Гвен. Тип не тот. Ни одна профессия не гарантирует абсолютной защиты от несчастий, но есть на свете люди, которые не рассматривают бухгалтерство как возможное занятие в то время как есть спрос на мусорщиков, а вооруженному грабителю есть кого грабить.

Лерой швырнул пробку в угол и разлил вино по бокалам. Действительно – превосходное качество.

Гвен очень устала. Откусив кусок колбасы и запив вином, она чуть не подавилась помидором и улыбнулась виновато.

Лерой схватил телефон и, ходя по квартире, сделал несколько звонков, включая один звонок своей приемной дочери.

– Мне срочно нужно сто двадцать долларов, – объяснила она. – Пронто. Ужасно неудобная ситуация. Я взяла машину у своей подруги, и мне влепили штраф за парковку в неположенном месте. Не хочу, чтобы она узнала.

– Попроси мать.

– Она не дает. Старая скупая гадина. Ты знаешь.

– Она там сейчас?

– Да, наверняка около моей двери ошивается, как коршун.

– Дай-ка я с ней поговорю.

На другой стороне Атлантики Грэйс открыла дверь и крикнула:

– Топай сюда, тут кто-то с тобой поговорить хочет, ведьма злобная!

– Захлопни свое грязное хлебало! – услышал Лерой ответ.

Мать Грэйс взяла трубку.

– Да? Кто это?

– Как можно отказывать прелестному ребенку в паршивой сотне? – спросил Лерой.

– Почему бы вам всем не отстать от меня! Кто ты такой, чтобы мне указывать, что я должна делать! И кто я такая, по-твоему – я деньги на грядке ращу, что ли? Если ты вдруг так озабочен всем этим, почему бы тебе самому не дать ей денег?

– Я бы дал, но я сейчас в Европе. Слушай, просто дай ей деньги, и все. Я приеду и отдам. Тебе.

– Нет. Должны же быть какие-то рамки. Всю эту неделю она ведет себя как последняя сука.

– Сама виновата.

– В чем я виновата? Почему я всегда во всем виновата? Вы с ней меня доведете! Вот сдохну скоро, тогда будете рады! Надоело мне все это, блядь! Я…

Лерой повесил трубку. За все годы, что он ее знал, он так и не научился спокойно относиться к ее поведению и разговору во время менструации.

– Ну так что? – спросила Гвен. – Оно того стоило? Я имею в виду наш поход в тюрьму.

Лерой быстро посмотрел на нее. Вопрос был, конечно же, каверзный.

– Да, – ответил он.

– Ты выяснил то, что хотел выяснить?

Одна из стратегических придумок, которыми пользуются все женщины – не задавать прямых вопросов, создавая таким образом впечатление (достаточное, чтобы убедить, если нужно, даже суд присяжных), что то, что мужчину в конце концов заставляют сказать, сказано им добровольно. Женщина якобы просто слушает благосклонно, иногда поддерживая разговор, в то время как парень рассказывает все сам. Поэтому почти всегда женщина спрашивает – «Ты удовлетворен результатами?» и никогда «Какие результаты?»

– Да, – сказал Лерой. – Выяснил.

– Ты удовлетворен результатами?

– В общем да.

– Расскажешь мне?

– О чем?

– Не знаю. О чем-нибудь.

– Слушай, Гвен, – сказал Лерой, слегка улыбаясь, что на него совершенно было не похоже. – Прими ванну, поскольку к счастью здесь таковая наличествует, и ложись спать, поскольку нам повезло и здесь есть большой удобный матрас. Думай о своих делах, а я буду думать о своих. Оно так безопаснее.

Это было – приглашение начать дуться. Плотные спиралеобразные волны неудовольствия Гвен наполнили квартиру. Лерой их проигнорировал, естественно. Вылив остатки вина в бокал, он закурил, встал у окна, и стал смотреть, как меркнет небо. Справа, вдали, на высоком холме возвышался импрессионистский собор.

Хлопнула дверь ванной. Лерой решил, что выбор у него – либо остаться здесь и ебать Гвен, либо запереть ее и идти туда, на Монмартр, и напиться, и может подраться с какими-нибудь африканскими сепаратистами или ирландскими освободительными силами или с французской полицией. Он хмыкнул.