Татьяна Устинова - Близкие люди

И хрен с ним, с темпераментом!..

Только почему-то этот отсутствующий темперамент начинал проявляться именно когда звонила Леночка.

Степан отлично знал все, что будет дальше, – и все-таки приезжал, и изображал быка-производителя, и не контролировал себя, и чувствовал себя неуклюжим, толстым, неумелым, и собственные руки на Леночкиной нежной коже казались ему оскорблением, и понимал, как, должно быть, противно ей трогать его, волосатого и потного от страсти.

И еще он отлично понимал, что во всем этом не было ничего, совсем ничего человеческого.

После секса он становился молчалив и мрачен, но Леночке, которая к тому времени уже получала все, что хотела получить, было на это наплевать, поэтому она спокойно отпустила его в ванную, откуда он потопал прямиком в холл, старательно отводя глаза от разгромленной постели, которую, как назло, было видно практически из всех точек Леночкиной квартиры.

– Я поехал, – мрачно доложил он из коридора, но Леночка даже и не подумала встать, поэтому ему пришлось заглянуть в спальню.

Леночка лежала поперек кровати и рассматривала свои кольца. Колец было много, и все они блестели умеренно благородным бриллиантовым блеском. По совершенной Леночкиной шее скользили тонкие бриллиантовые всполохи.

“Задушить бы ее”, – неожиданно подумал Степан.

– Уже поехал? – переспросила Леночка довольно равнодушно. – Что так рано? У тебя опять проблемы с ребенком?

Или ты все-таки догадался его в лагерь отправить?

– Ребенок со мной. Ни в какой лагерь он не поедет. Для заграницы он мал еще, а в наших лагерях ему делать нечего, там одни только вши и комары, – сказал Степан, морщась. – Ты бы, мать, хоть на праздник лета к нему пришла. Я же тебе оставлял сообщение на автоответчике. Как-никак он твой сын…

– Он твой сын, Степа, – отозвалась Леночка безмятежно, вытянула ногу и занялась ее созерцанием. На следующей неделе придется делать эпиляцию. Лишние волосы на теле доставляли Леночке массу хлопот. – Ты и ходи в нему на праздник лета. А лучше всего отдай ты его, в конце концов, в интернат. Ну, это смешно просто – молодой мужик с утра до ночи с ребенком нянчится! Тебе что, больше делать нечего?

Или ты надеешься, что я вечно буду тебя в кровати обслуживать, как образцовая бывшая жена, а?

Ничего ужасного она не сказала. Он сто раз слышал от нее настоящие оскорбления, а не какие-то там беззубые намеки, но на этот раз почему-то взбесился.

Почему?..

Он покраснел так, как будто внутри головы неожиданно зажглась красная лампочка, глаза стали белыми, а губы потемнели чуть не до черноты. Леночка за всеми этими превращениями следила с неподдельным интересом.

– Ты что? Заболел?

– Я вовсе не нуждаюсь в твоих обслуживаниях, – пробормотал Степан с ненавистью, – это тебе только кажется, что мной так просто управлять!..

Ей ничего не казалось, управлять им действительно было очень просто, но он должен – должен был! – сказать что-то такое, что убедило бы ее в том, что он вполне самостоятельная и сильная личность, а не кабан в период гона.

Убедить следовало не столько ее, сколько себя.

– Степочка, ну что ты расстроился! – весело проговорила Леночка, явно ожидая продолжения душераздирающей сцены. – Я просто говорю, что не смогу всю оставшуюся жизнь с тобой спать. Мы ведь в разводе, солнышко, ты не забыл? Тебе нужно найти кого-нибудь, какую-нибудь де-е-евочку, молоденькую и свеженькую, без больших запросов и, главное, неопытную, а ребенок тебе только мешает. Правда же мешает?

Ты уже всем показал, какой ты превосходный отец, а я наглое чудовище, ну и хватит! Мамашка твоя умерла, бояться тебе некого, так что брось дурака валять, отдай ты его в интернат, освободись немножко…

Выворачивая подкладку кармана, он вытащил связку ключей и трясущимися липкими руками отцепил ключ от Леночкиной квартиры. И швырнул его в сторону кухни. Потом он взял двумя руками телефон, посмотрел на него с недоумением, грохнул на пол – телефон взвизгнул почти человеческим голосом, – поддал ногой и выскочил на лестницу.

Все. Хватит.

“Это был последний раз. Ясно тебе?

Это был самый последний раз. Я больше не могу. В следующий раз я ее просто убью. До смерти. Меня посадят, и Ивана отдадут в детдом. Этого не должно случиться. Я нормальный, вменяемый, я контролирую себя. Я больше к ней не поеду.

Я поеду домой. К Ивану”.

Степан забрался в машину и захлопнул за собой дверь.

Вечерний шум по-весеннему активного тесного московского двора, где выгуливали собак, гоняли в футбол, хохотали на кособоких лавочках, сразу отдалился и словно перестал иметь отношение к Степану.

“Все эти люди сами по себе, а я сам по себе. Мне никто не нужен. У меня есть Иван, и я сейчас к нему поеду”.

Когда он открыл дверь в свою квартиру, у него как-то неожиданно и сразу кончились все силы. При мысли о том, что он должен нагнуться и снять ботинки, его чуть не вырвало. И еще, думая об Иване, он совершенно забыл о присутствии в его доме прибалтийской крысы. Тем не менее она присутствовала – Степан слышал ее голос и чувствовал ее запах.

Степан нагнулся и, кряхтя, стал стаскивать ботинки.

Значит, ему придется здороваться с ней, смотреть на нее, отвечать на ее вопросы и задавать свои – не может же он не поинтересоваться у гувернантки, как его ребенок провел день!

– Папка!! – закричал Иван у него над ухом. – Папка приехал!

Не давая Степану разогнуться, Иван обнял его ручками-палочками за шею, прижался крепко-крепко, выражая охвативший его восторг и не обращая никакого внимания на то, что стоять в таком положении отцу очень неудобно.

– Пап, хочешь, я тебе покажу, какую мы книжку сегодня купили?! Называется “Танки”. Пап, ты знаешь, какой был самый мощный танк во время войны? Пап, а что такое план “Барбадоса”?

– Не “Барбадоса”, а “Барбаросса”.

– Да. Пап, а ты знаешь, что по этому плану “Барбоса” к Москве шла целая армия танков, а у нас к тому времени только-только стали делать Т-34…

– Не “Барбоса”, а “Барбаросса”.

– Ну да. Пап, вот твои тапки. Сегодня приходила убираться Валентина Ивановна, она их тряпкой протерла, а мне дала яблоко. Инга Арнольдовна сказала, что яблоко можно съесть, не дожидаясь обеда, потому что в яблоке очень мало калорий и оно не перебивает аппетит, а Клара мне никогда не разрешала до обеда яблоко съесть. Или грушу. Пап, ты купи нам завтра груш. Или арбуз. Лучше арбуз.

– Арбузы будут осенью. Сейчас плохие арбузы.

– Тогда груш. Еще даже лучше. Пап, я никак не мог желтую пижаму найти, а синюю Валентина Ивановна постирала, и она еще не высохла. Ты мне ее потом найдешь? А еще у немцев был танк “Малыш Вилли”, он знаешь сколько весил?