Татьяна Устинова - Близкие люди

Он сильный, ловкий и все сможет.

Он сел в машину, чувствуя успокоительный и знакомый запах дорогой кожи салона и яблочного дезодоранта, который ему позавчера всучили на заправке. Дезодорант был ему совершенно не нужен, но он пожалел парня, который его продавал.

Да. Одни ездят на “лендкрузерах”, а другие продают на заправках дезодоранты.

Настроение немного улучшилось.

Черт с ним со всем. Он справится. Конечно, справится, иначе и быть не может. Иначе не стоило ничего затевать, а он затеял. Сам!.. По своей собственной доброй воле.

Или все-таки не совсем по своей?..

Он задумчиво тронул машину – спешить ему было некуда, и хотелось ехать подольше. Жены скорее всего нет дома, а если и дома, то, значит, строчит на компьютере свои пошлые детективы, которые почему-то идут нарасхват, и на мужнино отсутствие или, наоборот, присутствие ей совершенно наплевать.

Итак, он поедет дальней дорогой – через Крымский мост и Садовое кольцо. Может, повезет и там, несмотря на позднее время, все же будет пробка, в которой он проторчит лишних полчаса и получит возможность еще о чем-нибудь подумать.

Ободранная зеленая машина, которая мешала ему припарковаться на привычном месте, когда он только приехал к Леле, теперь двинулась следом за “лендкрузером”. Водитель зеленой машины не знал, куда именно свернет Белов, поэтому следовал в некотором отдалении. Белов свернул на Садовое кольцо, и водитель усмехнулся презрительно.

Вот, значит, как!.. Значит, домой мы по-прежнему не едем.

Куда же? Или у нас еще парочка любовниц? Или мы теперь по делам?

Зеленая машина, трясясь по выбоинам древним телом, ныряла между грузовиками и троллейбусами в крайнем правом ряду, но от “лендкрузера” не отставала.

Ты за все ответишь, голубчик!.. За все свои проделки и шалости, за предательство, за разбитую жизнь – за все! Осталось совсем немного. Ты все еще уверен, что в полной безопасности, что тебе ничто не угрожает – ну что ж, и на таких, как ты, хитрых, опытных, матерых, бывает проруха.

Это даже забавно, что ты ни о чем не догадываешься. Тем сильнее будет потрясение, когда ты наконец узнаешь обо всем.

Только тогда будет уже поздно.

Леночка позвонила, когда Степан был в мэрии, и никак не отставала до тех пор, пока он не пообещал ей, что вечером заедет. Выключить телефон он не мог – ему должны были звонить из Сафонова, где, словно подтверждая худшие ожидания, начали сыпаться как из решета нерешаемые производственные проблемы вроде некондиционных плит, которые Петрович почему-то принял, хотя должен был в ту же секунду завернуть всю партию, а возвращать ее теперь было в миллион раз труднее. Кроме плит, еще повело сваи.

Точнее, пока не повело, но у Чернова возникли сомнения, которыми он очень неохотно поделился со Степаном, только когда тот и без него заподозрил неладное. Из этих подозрений следовало, что сваи нужно загонять по новой, если не все, то по крайней мере четыре основные. Степан долго орал на Чернова, сознавая свою полную беспомощность и сатанея от этого сознания все больше и больше.

Чернов, как нерадивый приказчик, попавшийся барину под горячую руку, только повторял, что он “все исправит в лучшем виде”, и Степан с полдня уехал в мэрию, отчасти потому, что ему действительно нужно было посетить это могучее учреждение, отчасти потому, что в мэрии спрятаться от Саши Волошиной было гораздо проще, чем в офисе.

А потом пристала Леночка, будь оно все проклято!..

И он поехал к ней, как будто некто невидимый и всесильный волок его на аркане, а он покорно и тупо переставлял ноги в заданном направлении и улыбался при этом слюнявой улыбкой душевнобольного.

Ну и что такого, сказал он себе, пытаясь заглушить неотвязное, как изжога, чувство недовольства собой. Подумаешь, свидание с бывшей женой! В конце концов, у него тоже должна быть какая-то личная жизнь, тем более никто не посмеет упрекнуть его в том, что он на целый вечер оставляет ребенка одного. У ребенка теперь была прибалтийская крыса, и ребенок был счастлив.

Едва заступив на работу, крыса придумала новое правило, которое неукоснительно выполнялось каждый день Теперь Иван после обеда звонил отцу и докладывал о событиях, произошедших за полдня, и о своих планах на вечер. Степан должен был выслушивать отчет и в ответ сообщать, во сколько будет дома. До сегодняшнего дня Степан старательно соблюдал эти новые правила, хотя никто его об этом не просил и никаких нововведений с ним не согласовывал. Инга Арнольдовна, очевидно, сочла их чем-то само собой разумеющимся.

Алле-оп! Барьер, Пурш!.. Надо, надо постараться, мальчик! Барьер! Еще барьер!

Существование Саши Волошиной каким-то образом примиряло его с жизнью. До тех пор, пока, стоя под ее дверью и обливаясь липким потом, он не понял, что она, черт ее побери, такая же, как они все. Ее тоже нужно бояться и ненавидеть.

Леночка была в превосходном настроении. Она никогда не сомневалась в своей власти над Степаном, но ей доставляло истинное удовольствие получать и получать подтверждения своей магической силы.

“Бедный, милый, неустроенный Степа!.. Стоит даже не пошевелить пальцем, а просто посмотреть в его сторону – и он уже ползет на брюхе, готовый на все ради одного только ласкового слова.

Иногда он, правда, ворчит немножко, как состарившийся на службе одряхлевший пес, и наивно думает, что его ворчание можно принять за истинное неудовольствие, но пусть его ворчит. Мы оба знаем, что никуда и никогда он не денется.

Собственную натуру победить невозможно, а я отлично – лучше всех! – знаю, что делать, чтобы ему даже в голову не приходили мысли о восстании и освобождении.

Так что пусть ворчит. Тешит свое мужское самолюбие”.

Как всегда в постели с Леночкой, Степан чувствовал себя не человеком, а чем-то средним между диким кабаном и быком-производителем. Леночка виртуозно умела с ним обращаться, чтобы он именно так себя и чувствовал. Он сопел. хрюкал, трудно дышал, потел и после бурного финала не испытывал ничего, кроме неловкости и стыда. И еще некоторого недоумения – зачем он опять поддался на ее уговоры?

Зачем приехал? Зачем покорно впадал в состояние быка-производителя, как бы получив соответствующий укол?! Что за непреодолимая сила, которой он не мог сопротивляться, тащила его в Леночкину постель?! Ладно бы у него был бешеный темперамент, который он не мог контролировать, но у него не было не то что бешеного, но и вообще ничего такого. что могло бы называться темпераментом. В молодости его это огорчало, а сейчас что ж… Не дано – значит, не дано. Все равно что расстраиваться из-за цвета глаз или формы носа – очень умно и вполне достойно пятнадцатилетней красотки из какого-нибудь “Ж” класса. В его, Степановом, возрасте уже можно смело признать, что он вовсе не голливудский секссимвол, а задавленный работой и однообразными проблемами отец-одиночка.