Позволь тебя не разлюбить (СИ) - Лабрус Елена
— Да, и почерк у обеих аварий один, — кивнул Езерский. — У тебя тоже отказали тормоза. Я даже знаю, как это сделали. Установили крошечное радиоуправляемое взрывное устройство на шланг с тормозной жидкостью, и в нужное время подали на датчик сигнал. Шланг лопнул. Тормоза отказали. А подать сигнал можно с любого расстояния и в любом месте.
— Наверное, мы оба должны были погибнуть.
— Возможно. А возможно, и нет. Но вас так изысканно разлучили и так хладнокровно наказали, что у меня стойкое ощущение, что это сделала женщина. Мужик бы не стал так заморачиваться, да и ради чего? А вас словно хотели заставить страдать. Его — оплакивать тебя, тебя — оплакивать ребёнка. В этом столько ненависти и столько личного… Надо поговорить с твоим Кирсановым. Может, это вообще он устроил?
— Это не он, Вадим. Точно не он. Он меня похоронил и жил с этим шесть лет, — напомнила я.
— Ну давай, всё ему прости. Он же пострадавшая сторона. Прыгни опять к нему в койку, — он поднял руки. — Залети ещё разок. И всё по новому кругу. Некоторые люди ничему не учатся, даже на собственных ошибках, — покачал он головой.
Я отстранилась и посмотрела на него осуждающе.
— Да, женятся на ком попало, а потом таскают домой шалав.
— На ком хочу, на том и женюсь, — посмотрел он на меня и усмехнулся.
— Иди в душ, «на ком хочу», от тебя воняет. Сварю тебе кофе, — толкнула я его.
Странное чувство. Двойственное. С одной стороны, словно меня разорвали на две части — это была травма и до трясущихся рук посттравматический стресс, а с другой, словно склеили и вернули то, что я и не мечтала вернуть.
Сердце то заходилось от боли, то замирало от счастья.
То появлялась глупая улыбка, то душили слёзы.
— Ты на работу сегодня едешь? — крикнула я из кухни.
— Работу никто не отменял, — ответил Вадим, вытирая волосы полотенцем.
— Подбросишь меня? — научилась я почти не реагировать на его голую задницу. Даже больше: она мне нравилась. И я порой думала, не попробовать ли нам снова, но дальше дум не шло.
— Давай договоримся, — завязал он полотенце на бёдрах.
— Если что, меня не смущает, — улыбнулась я.
— Я знаю. Меня смущает, — улыбнулся он.
— О чём договоримся? — поставила я перед ним кружку кофе.
— Пока мы женаты, ты с ним не спишь.
— Серьёзно? — покачала я головой. — Думаешь, я только и думаю, как бы прыгнуть к нему в койку? Ты вообще меня слышал? Мой мальчик жив. У него мой сын.
— А у тебя его дочь. Это ваши дети. Не его и не твои. Ваши, Вивьен, — хотел он отхлебнуть, но отставил кружку. — Дети, которые ни в чём не виноваты. Дети, которым нужны и отец, и мать.
— Дети, которые нужны друг другу, — не могла я не согласиться.
— Что ты к нему чувствуешь?
Я развела руками.
— Это сложно, Вадим.
— Ясно, — выдохнул он. — А когда у тебя было просто. Ладно, я разберусь. Как всегда.
Глава 8. Андрей
Тяжелее всего было уезжать на работу.
Тяжелее всего видеть лицо сына, когда он остаётся с ненавистной нянькой.
«Хорошо, пап. Если так надо, я потерплю. Я понимаю» — вот что было написано на его лице.
— Андрей Ильич, вы сегодня задержитесь? — разувалась женщина.
— Я позвоню, если задержусь, — сухо ответил Андрей.
— Мне просто знать, — поправляла она у зеркала причёску.
Андрей наивно думал, что если женщина в возрасте, то у неё и опыта больше, и никаких планов на одинокого отца она строить не будет, но он ошибался. У каждой такой дамы, обязательно была или дочь на выданье, или племянница, или внучка. И каждая мечтала устроить свою судьбу.
— Какое из слов «я позвоню» вам непонятно? — решил Кирсанов, что избавится от неё сразу, как только найдёт новую.
Он подмигнул сыну, сунул в карман ключи от машины.
Он знал, что сын ни о чём не попросит, но хотел того же не меньше: к новой тёте, к Анфисе.
Макс прожужжал ему все уши, пока Андрей кормил его завтраком.
Не ныл, не капризничал, не ставил ультиматумы, он просто был счастлив, по-своему, по-детски. И за этот счастливый блеск в его глазах, с которым он вспоминал вчерашний день, как они катались на лошадках, как ловили с Анфисой бабочек, ели варёную кукурузу, ходили босиком по лужам, Андрей был готов отдать всё.
Он никогда не запрещал сыну бегать по лужам и покупал кукурузу, но вчера — это было другое. Его любили. Любили за то, что он просто есть. Любили таким, как он есть. Немного робкий, слегка застенчивый, мягкий, уступчивый, добрый. И любил не один отец.
Это стоило так дорого, что чёрт с ним, Андрей готов.
Он думал об этом всю ночь и решил, что сможет. Он думал об этом и до того, как приехал, когда решил, что пусть у Макса будут хотя бы бабушка и дедушка. А сейчас тем более.
Пусть у Макса будет настоящая семья. Мама, сестра, бабушка, дедушка, отчим. Пусть так. Пусть он живёт с ними. Если ему так будет лучше, пусть. Андрей перетопчется. В конце концов, он будет его видеть. Его и свою девочку, о которой даже не знал. Будет им помогать. Будет возить в отпуск, проводить выходные.
Будет невыносимо ревновать Дюймовочку к её чёртову бугаю адвокату, но не ему жаловаться.
Спроси его шесть лет назад, согласился бы он на такую жизнь, при условии, что она останется жива, и он бы согласился ни секунды не мешкая.
Но человек — существо жадное. Она жива. У него есть и сын, и дочь. Но ему хочется большего.
— Хочется — перехочется, — почесал он небритую рожу, глядя в зеркало заднего вида.
Именно так он обычно говорил сыну.
Андрей снял офис, в котором, как и в заваленной коробками квартире, ещё не обжился, но сегодня он ехал не в офис.
Было у Андрея Кирсанова одно незаконченное дело, которое не давало ему покоя.
Он так и не разгадал тайну земли, из-за которой, по сути, всё и произошло.
Земли, которая была так нужна и его отцу, и ряженому епископу.
Уже и отца почти десять лет, как нет, и епископ не просидел и года — его завалили ещё в СИЗО, до вынесения приговора, — так боялись, что он начнёт «петь» и потянет за собой всех. Он бы мог. Он был даже готов — так, по крайней мере, сказал Андрею следователь. Но Епископу не позволили.
Не сказать, что Андрей сильно продвинулся, были у него проблемы и понасущнее, чем проклятая земля, но и поиски разгадки не оставил.
— Я видел это фото в музее, видел в архивах отца, видел в бумагах епископа, — показывал он Рябцеву фото с поваленными деревьями на месте будущего монастыря. — Что оно значит?
Рябцев пожимал плечами и запивал жареный арахис холодным пивом.
— Кирсанов, может, хватит уже? — морщился он. — Может, какие-то загадки так и должны оставаться загадками? Лично у меня нет никакого желания в это снова лезть.
Шесть лет назад по просьбе Андрея Рябцев достал со дна Русалочьей заводи двадцать бочек с токсичными отходами и сказал, что на этом всё, он умывает руки.
Водолазы прямо на дне паковали бочки в чёрные пакеты, чтобы никому и в голову не пришло, что именно они вывозят. Рябцев нашёл для бочек надёжное место и сказал Андрею:
— Хватит. Не хочу, чтобы у меня в машине тоже внезапно отказали тормоза.
Снял свою кандидатуру с выборов за неделю до финального голосования, продал бизнес и переехал в Питер.
Он никак не объяснил Андрею своё решение. И либо для Андрея «надоело» и «с меня хватит» не выглядело объяснением, либо Рябцев чего-то недоговаривал, тогда Кирсанов допытываться не стал.
Тогда у Рябцева тоже много чего произошло. С детьми начались неприятности: старший бросил школу, средний связался с плохой компанией, у младшего нашлась родная мать и пыталась его забрать. Дети — никогда не бывает просто, даже свои и маленькие, а уж взрослые и приёмные.
И даже браки по расчёту распадаются.
Андрей подозревал, не обошлось опять без Кати. Есть в жизни каждого мужчины такая фам фаталь. Ну, и в принципе ещё много чего случилось, о чём они с Рябцевым не говорили — у Кирсанова своих забот хватало, да ещё с грудным ребёнком на руках.
